Современные ученые, безусловно, прекрасно знают клинопись и вавилонский язык, так что тексты мы понимаем без особого труда. Трудность для исследователя заключается в другом. Число документов, имеющихся в нашем распоряжении (всё же удовлетворительное), иногда заставляет забывать о важнейшей черте, характерной для вавилонской письменности во все времена: ее сфера с самого начала была строго ограниченна. Она не распространялась на то, что мы называем техникой в самом широком смысле слова: не было, например, учебников гончарного ремесла, да и пособий по самому письму тоже не существовало. Знания об искусствах и ремеслах передавались устно, относились ли они к обыденному или сакральному миру, шла ли речь об образовании ремесленника или жреца.
Но есть и еще более важная помеха. На рубеже II и I тысячелетий полукочевые племена, говорившие на новом, арамейском языке, уничтожили государства, расположенные между Евфратом и Средиземным морем. Нападали они даже на Ассирию и Вавилон, хотя и не с таким успехом. Вследствие этого арамейский язык не только широко распространился в Западной Азии, но и проник в долину Тигра и Евфрата, поскольку с IX по VII век ассирийцы господствовали над Левантом; таким образом, им приходилось иметь дело с правителями и жить среди народов, у которых обиходным языком был арамейский.
Со временем пришельцы стали оседлыми, основали новые царства, а с ними и органы управления. Чтобы писать по-арамейски, писцы избрали алфавитное письмо, которому научились у финикийцев. Так же, как финикийцы, они стали писать преимущественно на папирусе и коже. Так создались обширные архивы городов, расположенных между Евфратом и Средиземным морем. Все они сгнили. Для изучения Вавилонии это существенная потеря, но всё же там употребление алфавита и арамейского наречия до VI века оставалось не слишком широким; как мы можем догадываться, вавилоняне оставались верны своему исконному языку и привычному писчему материалу — глиняным либо навощенным табличкам. Зато на остальном Ближнем Востоке ситуация с письменными памятниками катастрофическая: они почти не сохранились. В ходе рассказа у нас будут случаи указать на исключения, и читатель сможет убедиться, что они почти ничего не добавляют к нашим знаниям об этом мире — он навеки останется для нас немым.
Впрочем, некоторые соображения делают картину не такой мрачной. Условия жизни столетиями, а то и тысячелетиями оставались устойчивыми, неизменными; бытовые привычки изменялись очень медленно и, очевидно, не слишком различались в разных областях региона. Запас знаний также менялся весьма медленно. В целом они не подвергались сомнению и пересмотру. Основные представления о мире всем казались очевидными, и эту очевидность никто не пытался оспаривать. Вследствие этого сведения о более древних временах можно применять и к эпохе Навуходоносора. Особенно много дают исследователям археологические раскопки (конечно, для истории Вавилонии больше, чем для остального Ближнего Востока) — они проясняют тексты, а иногда служат их удачным дополнением. В настоящий момент в результате раскопок получен достаточно большой объем информации, отраженной в публикациях. Нам доступны «официальные» тексты, а отчасти (можно предположить, что не в полной мере) и повседневные документы: письма и контракты. Зато правительственными актами исследователи до сих пор пренебрегали; по правде говоря, они не слишком заманчивы даже для специалистов. Но, так или иначе, надо признать: доступную ныне документацию дает нам — преимущественно, а в некоторых областях исключительно — Вавилония; историки волей-неволей вынуждены именно ее ставить в центр своего рассказа и на основании ее текстов выносить суждения.
Наконец, надо принимать во внимание, что сами документы изучены весьма неравномерно. Внешняя политика, религия и в значительной степени экономика становились предметом интереснейших исследований. Зато мир идей (применяем нарочито общий термин) оставался без внимания, как показывает приведенная в конце книги библиография. Поэтому автор решил именно о нем рассказать подробнее всего, вглядеться в него пристальнее, чем это обычно делалось. Так мы сможем заново увидеть самобытный образ людей Ближнего Востока; более того, Навуходоносор и его современники станут единым интеллектуальным и нравственным целым.
