Неру вздохнул, слабо улыбнулся:
- Совсем немного.
После показа фильма "Белое солнце пустыни" в фойе бельэтажа состоялся небольшой банкет для особо важных гостей, актеров, активистов общества. Как почти всегда на таких банкетах, было весело, уютно, непринужденно. Неру с небольшой свитой ходил по фойе, пил свой любимый шербет ("Алкогольных напитков не пил, не пью и вам советую бросить!"), шутил, охотно фотографировался. Молодая, хорошенькая киргизка, талантливая киноактриса и преданная поклонница современного танца, пригласила премьера на "шейк". Неру так его исполнил, что вспыхнула овация. Свита премьера онемела - никто из них никогда не видел, чтобы он танцевал. Отплясывали и Бенедиктов и Менон. Когда они подошли к Неру, он уже собирался уезжать. Посмотрел на часы, нахмурился - стрелки показывали без пяти минут полночь. "Еще час-полтора придется бумаги читать, - подумал он покорно, зная, что это неизбежно, что есть срочные дела, которые может и должен решать только премьер-министр. - Значит, на сон опять остается четыре часа". Повернулся к Бенедиктову.
- Господин посол, во сколько вы встаете по утрам?
- В семь.
- Вы теряете целый час жизни, дорогой Иван Александрович. Следовательно, в год - пятнадцать с лишним суток. В десятилетие - полгода. Не слишком ли расточительно, ваше превосходительство?
И вдруг серьезно:
- Господа, мы смогли создать совместный документальный фильм неплохо для начала. Почему бы не подумать теперь о том, чтобы снять совместный художественный фильм?
- И главную женскую роль поручить, - К.П.С.Менон поискал глазами кого-то, радостно взмахнул рукой, - нашей прелестной танцовщице из Киргизии!
Пока Менон произносил заключительный тост за дружбу двух культур, Неру задумчиво смотрел в пол. Когда отзвенели бокалы, он сказал, ни к кому не обращаясь:
- Я иногда задумываюсь, откуда у наших стран столько общего? не в частностях - в главном. И отвечаю - общность эта исходит из самых глубин древней народной мудрости. И мудрость эта вот в чем - нет на свете ничего важнее и дороже, чем человек. Человек и его свобода. Человек и его душа. Мудрость эта порождена любовью.
Нет и нет - не ненавистью, любовью зачат этот мир!..
Глава двадцать девятая ВЕЧНЫЙ РИТМ
Схватки у Рейчел продолжались уже шесть часов подряд с небольшими перерывами. Джерри все это время стоял в ногах постели и не отрываясь смотрел на жену. Халат как-то странно тянул правое плечо, он он не хотел даже на минуту отлучиться из палаты из боязни пропустить самый миг рождения ребенка. Джерри не спрашивал у врачей - их было три - когда начнутся собственно роды. Он знал, что это - бесполезно, что ответить на этот вопрос мог лишь сам господь Бог. Рейчел, казалось, не смотрела ни на кого. Ее тяжкий взгляд был устремлен в потолок. "Господи, она и думать-то сейчас не может ни о чем", не то с сожалением, не то с осуждением подумал Джерри. Он ошибался. Рейчел думала в этот момент о нем. "Думала", - если можно было назвать клочковатые, отрывчатые, скомканные мысли, вихрем проносившиеся через ее сознание, этим словом. "Джерри, Джерри, Джерри, - любимый Джерри вдохнул в меня всю эту нечеловеческую, всю эту адскую боль. Вот эта боль затопляет, захватывает, замуровывает меня всю в себе, всю в себе! И источник ее, этой боли - он, Джерри. У меня будет от него ребенок, я буду любить, любить, Люби-и-ить этого ребенка, как я люблю отца. Как противоестественно, что самое дорогое рождается в звериных муках. И причина их - Джерри. Мой Джерри, мой любимый, будь ты проклят во веки веков, любимый! Легче умереть, чем терпеть эти муки. легче умереть... Ах, если бы сейчас умереть и не ощущать больше этих страданий. Умереть! Но... Как же ребенок, как же Джерри? Они будут без меня. Меня не будет. Все будут и все будет, а меня не будет. зачем же мне проходить через пытки нечеловеческие, чтобы потом уйти в небытие? оставить маленького Джерри, его отца и моего сына, в наследство будущей жизни - вот зачем. И это - счастье? И это счастье, счастье, сча-а-а-стье! Больно, ох, как больно. И что за противное лицо расплылось кровавым мясистым пятном, прямо напротив меня? И что за бесформенные губы урода. Что за зубы вампира! Что за уши дегенерата! Господи, да это же Джерри, мой любимый Джерри, мой ненавистный Джерри. Ему хоть тысячную долю моих теперешних страданий! Он не просто любил бы, он бы обожал нашего сына, который грядет в моих муках, слезах, поте и крови. Сын мой, приди, приди скорее, избавь свою мать от болей нелюдских!"
