— Не плачь, иначе мама все узнает и накажет тебя. Лучше помолчи, тогда я отпущу моего братца вместе со всеми.
Обещание было соблазнительным, и я сразу смолк. Взял свои хлеб и принялся обедать. Время, предназначенное для «нон хурак», еще не истекло. Каждый утолил голод тем, что дали ему дома. Один жевали сушеный урюк и, добравшись до косточек, щелкали их зубами или раскалывали камнем. Косточки с хлебом были лакомством. Я и сейчас вспоминаю не без удовольствия вкус урюкового ядрышка, проглоченного вместе с куском лепешки. Другие ели сушеную дыню, с трудом отрывая от длинной и жесткой, словно ремень, желтой ленты мелкие кусочки.
После лепешек, урюка и дыни мы обычно бросались i; ведру с мутноватой арычной водой и, зачерпнув полную касу, утоляли жажду. Потом играли. Носились по двору с криками и визгом, плясали, кто умел, пели песни. Сегодня как раз девочки затеяли что-то похожее на хоровод. Может быть, нарочно, желая подразнить меня. Закатав рукава и подоткнув подолы за пояс, они, постукивая ножками, пели:
Песня жахида появилась,
Песня бестолковая появилась:
Зачем мне бархат тот.
Коль не но карману бархат тот.
Жахида — ху,
Жахида — ху,
Жахида! Жахида! Жахида!
Я слушал песню и думал, кончились ли мои несчастья не повторят ли девочки нападение. Мяч Хасият уже не интересовал меня, хотя он по-прежнему высоко взлетал и разноцветные круги очерчивались в воздухе. Знал бы, чем все кончится, не взглянул бы даже на него. Тревога не покидала меня в течение обеда, вдруг песня смолкнет и ватага кинется к террасе, где я приютился со своей лепешкой.
Наконец «нон-хурак» прервала Адолят и позвала всех на занятия. Мы расселись. Загудели голоса. Каждый повторял свое. Кто читал «Хафтияк», кто «Чор-китоб», кто «Су-Фн алайер». Громче всех звенел голос Хасият. Мне казалось, что она хочет перекричать меня.
Инно аътайно кал — ковсар… Инно аътайно кал — ковсар…
Я давно знал этот текст и мог бы забить Хасият, однако не попытался соперничать с ней. Страх псе еще жил по мне, и, помня недавнюю взбучку, я старался вести себя потише. Пусть незаметно пройдет урок, дети разбегутся по домам, и, возможно, Адолят отпустит меня тоже. Ведь она обещала.
Бубня под нос непонятные арабские слова, я поглядывал украдкой на дверь, ждал появления своей спасительницы. Она появилась раньше обычного. Стала посреди террасы и объявила:
— Закройте книжки, спрячьте их в торбы.
Повторять приказание но пришлось. Мы уже заталкивали книжки в матерчатые мешочки и торопливо завязывали их. Такая поспешность объяснялась желанием как можно скорее избавиться от надоевшей каждому из нас зубрежки. Головы учеников гудели, язык буквально заплетался — ведь надо было запомнить сотни и сотни непонятных слов. Вбить их в себя, как вбивают в дерево гвозди, — крепко, навечно. Поэтому мы часами повторяли одно и то же, и чтобы лучше укладывались в голове слова, смотрели в одну точку или вовсе закрывали глаза и покачивались из стороны в сторону. Это напоминало какое-то колдовство.
Собрать книжки, однако, не значило покинуть школу. Вторник был днем генеральной уборки двора отинбуви. Такой порядок существовал издавна, и никто не смог бы изменить его. Работать на учителя приходилось всем. По мы не роптали — мести дорожки, таскать воду и выносить мусор было интереснее, во всяком случае приятнее, чем зубрить «Кулье».
Мы бросились за метлами, ведрами, носилками. Первым побежал я. Мне хотелось загладить свою вину перед отинбуви, заслужить прощение. Если она увидит, как стараюсь я, то, верно, переменит мнение обо мне и, возможно, даже похвалит. Главное, не назовет больше козлом. Ох, это противное слово!
Как я работал! Смог ли кто сравниться со мной в тот день? Нет. Даже старшие девочки не поспевали опорожнять ведро, которое я приносил с улицы. Все бегом и бегом. Хасият и Мехри тоже носили воду, но разве у них так получалось! Одно ведро на двоих. Тянут и разные стороны, плещут; пока внесут во двор, почти ничего не остается.
— Пусть девочки берут пример с Назиркула, — сказала халфа-апа.
Существует ли лучшая похвала для провинившегося? У меня вырастали крылья от этих слов. Запыхавшийся, но не помышлявший об отдыхе, я носился от арыка к арыку. «Прощен! Прощен! — ликовало у меня все в груди. — И не только прощен, но и победил несносную Хасият». Однако торжествовать победу было рано. Противная Хасият не собиралась сдаваться.
