– Коты не спасут. В ресторане «Узбекистан» держали тридцать восемь котов, а крысы ели со сковородок на плите…
– И у нас! Что вам, девушки-юноши? Шампанское? Знаете цену? Пожалуйста… Да куда вы глядите?
Как куда? Из-под батареи уже второй раз тянулся крысенок и, подергивая ушами, трогал вибриссами [6] бечевки, свисающие с батонов колбасы.
– Позвольте поинтересоваться. – Я топнул и прошел за стойку.
Раздвинул подносы с тортами и вымел веником сор из-за батареи, посидел над ним. Прошвырнулся через мойку на кухню и полез в подвал, за мной уже следовали две взволнованные бабы.
– Вы заметили? Все двери мы железом набили!
– Крыса, девочки, не любит через дверь. То закрывается, то открывается – ненадежно как-то. Крыса любит свой ход. Видите, погрызли за дверной коробкой. И так у каждой.
Грохнули засовы, взвизгнули петельки.
– Вот охота вам, в Москве не налазились? Нам и то противно. Да мы тут постоим, правда, Валя?
Так ведь запрут и хрен отыщут. Три ступени, сваренные из толстых прутков, уперлись в белую пыль, и я вольно вздохнул в родных угодьях. Полки, трубы. Отопление. Это? Вода. Понагибался в углы. С нижней полки заглянул на верхнюю. Коробки сметаны все до одной ощерились рваной фольгой. Веером пролегли сметанные тропы. Порезвились твари.
Мука, капуста, что такое? – рис. Консервы. Холодильник… Мясо. Закрывается, изоляция нарушена. Ни одного целого мешка.
Посреди прохода какой-то дуролом поставил две давилки дореволюционного возраста. Крыса, сынок, ходит по теням. Надо к трубе. Я опустился на колени – и сдох, почуяв волосами чье-то тревожное внимание над головой. На трубах.
Забыл глянуть на трубах.
Не дергаться. Чтоб не испугать. Хоть бы ладонью накрыть шею. Мне дело по душе, но ненавижу работать, когда они смотрят. И встречаться глазами – все понимают. Да, сейчас я виноват. Если бабы заорут?
Я сидел с похолодевшей спиной. Двинул на полу капкан (хрен теперь они его тронут) и как бы случайно задел им трубу, над головой снялся царапающий перетоп и умелся, скатившись в угол, судя по звуку, – на картон, и дальше – в глубины. И я разогнулся. Минуту просто постоял.
Я обнаружил баб в каморке с красным вымпелом. Вместо ожидаемого мешка с продовольственными редкостями я увидел парня с приплюснутой мордой, одетого как спортсмен. Не те времена!
– Ну как? – осторожно хохотали бабы.
– По-хорошему, надо закрываться, девчонки. Даже мука в крысиной моче. Закладывать приманки, норы бетонировать. Изолировать коммуникации. Полы перестилать. Капитальный ремонт. Асфальтировать двор. Это я еще мусорку не глядел. Ну а так, конечно, работайте. Спасибо, крысятник на уровне. Небось, чешетесь?
Все хохотали. Хоть бы раз взгрустнули. Я показал им коричневый комок в мятой фольге:
– Что это?
– Ни разу не видели. Может, вы с собой принесли. Не знаем.
– Я знаю. Это, девочки-мальчики, шоколад. Я скажу откуда. На торт «Птичье молоко» шоколад выдавливается из формы, да? Всегда немного остается. Можно собирать и в плиточки переплавлять. Это дело обычное, тут краснеть нечего. Я понимаю, что торопитесь воровать, но за каким тыкать в каждую щель? Сделайте себе ящик железный, скидывайте туда. А так, посмотрите. Это погрыз. А крыса – это сто пятьдесят заболеваний. Мало того, что отходами кормите. До первого больного ребенка. Тогда будете сплавлять не шоколад, а лес по северной реке.
Спортсмен пусто взглянул на меня и нагло сказал, отвернувшись к бабам:
– Смотри. В одном городе живем.
Старый сидел с набитым ртом и улыбался танцующему народу.
– Представился? Теперь уж – как бог даст.
Я разорвал калач и уперся в уху. Уходя, свернул из салфетки кулек и пересыпал ломаный шоколад из вазочки: люблю.
Совещались в школьном спортзале за партами. На полу лежал огромный чертеж города. Полковник в полевой форме катил по нему связку игрушечных машин, изображая караван гостей.
– Улица Мокроусова, прохождение – шестнадцать секунд. Приветствующие, – читал над ним рыжий Баранов, – сто семьдесят шесть человек. Двадцать четыре на балконах. Шестнадцать из окон. Плакатов девять, флагов сорок шесть. Одежда из запасника гражданской обороны.
