La vie est dure et les femmes sont chХres[1]
Из сентенций шевалье Ивана
Кто-то тяжело сверзился с невидимой в темноте ограды прямо на спину Ильи, присевшего в сторонке от своих товарищей, и смачно ругнулся:
— Mon Dieu! Merde! Qui es-tu?[2]
— Guillaume Gerois. Et qui es-tu?[3] И чё ты делаешь здесь, шпион?
— Moi, je suis Chevalier Hueff. [4]
— Таащ капитан, кажись, мы шпиона словили. Только он по-французски шпарит, — крикнул Илья, затягивая ремень на брюках. — Говорит, что он кавалер Уеф.
— Во, бляха, имена у французиков! — сержант Копылов делано рассмеялся.
— Веди его сюда, — приказал капитан, и когда по неприятному запаху ощутил приближение двух фигур в аспидном ночном мраке, спросил: — Вы что там, оба обосрались от страха?
— Никак нет, таащ капитан. Просто вляпались во что-то, — отозвался Илья.
— Кто ты? — спросил капитан.
Шпион шумно и во гневе выдал тираду на какой-то фене.
— Немцы так не говорят, — прокомментировал Сергей.
Шпион вдруг заговорил по-русски, и хотя звуки его речи показались странными, смысл речений дошёл до разведчиков:
— Здесь любой рус ведает речь англов. Хто вы?
— Мы-то разведчики. Отвечай по-русски, как тебя зовут, и что ты здесь делаешь?
— Энто ты мне сказывай. Ты хто?
— Хер в пальто, — ответил капитан.
— Это моя земля и мой дом, и ежели тебе, Хер Впальто, не ведомо моё имя, известное при дворах королей и князей, то знай: меня зовут Иван Хуев.
— Сбежал, видно, из дурдома, — предположил Сергей.
У капитана возникло, судя по вежливости и вкрадчивости, прорезавшихся в его фразах, иное соображение.
— Веди, Иван, в свой дом. Там при свете побеседуем.
— Ежели вы тати, — с сомнением произнёс Иван, но капитан оборвал его медлительную речь на полуслове.
— Не тати мы! Не бойся.
— Лады. Тогда за мной.
В темноте все, кроме капитана, крепко приложились лбами о притолоку двери. Капитана низкая дверь в родной избе давным-давно приучила наклонять голову. Шевалье Иван громоподобно ревел в соседней пристройке, и слышно было, что он раздавал тумаки налево и направо. И минуты не прошло, как кто-то заявился в избу и зажёг лучину. Следом зашёл шевалье Иван, обряженный в кольчугу, с мечом на поясе.
Глянули разведчики на шевалье, на служку, на худое убранство горницы и друг на друга: то был момент истины. Сержанту поплохело; он тяжело осел на скамью и прислонился к бревёнчатой стене. Илья спросил у шевалье:
— Воды бы?
Шевалье рыкнул на служку, и тот мигом принёс из сеней воды в ковшике.
— Ишь, разленились. Три лета ходил-искал добра и счастья, а в избе ни скоблено, ни мыто, — шевалье Иван уже восседал как хозяин в деревянном кресле за столом. Что-то крикнул на своей фене служкам, а потом заявил: — Малость подождать надобно. Поснедаем и медку выпьем.
— Во что ты нас втравил, капитан? — подал голос сержант.
Даже при свете лучины было заметно, что его лицо посерело и постарело, а вместо вчерашней щетины у Копылова выросла изрядная борода. Все разведчики, как по команде, потрогали свои бороды.
— Стало быть, долго мы у той чертовки гостили, — сокрушённо заметил капитан и сурово глянул на сержанта. — А что, сержант, твоё горе больше моего? Или, вон, того молодца, что по-французски вдруг заговорил? Мы все для наших родных — пропавшие без вести. Рядовой Герой, выясни-ка у хозяина, где мы.
Илья бойко начал беседу, но уже через минуту-другую чесал давно немытый затылок в попытке понять мудрёные плетения словес на языке франков, которым, как оказалось, благородный рыцарь владеет не хуже родного. А родной для него, абодрита, язык словенский, который разумеет добрая половина Европы…
Глядя на сослуживцев, приунывших от парадоксальности ситуации, Сергей решил приободрить их:
— Чего грустите? Мы ж не на том свете. Думайте и молитесь о родных, а здесь и сейчас пора начинать жизнь с чистого листа. Мир не без добрых людей. Так вот, капитан, хоть ты у нас и атеист, но помолись за своих родных. И тебе, поверь, полегчает. Я по старому обряду осеняю себя. Но ныне не грех помолиться вместе. Так повторяйте за мной.
