– Нет… Просто в этой кондитерской мы познакомились с Анной…
Луи вышел, схватившись за голову.
Наталия, с недоумением поглядев ему вслед, пожала плечами: она отказывалась что-либо понимать.
Мучаясь от безделья и неопределенности, она снова пришла в музыкальную комнату и села за рояль. Как бы ей хотелось поиграть просто так, для души. Она не знала, где проходила грань между музицированием «для души» и «для дела». Она запуталась. Ее пугала мысль, что когда-нибудь может возникнуть такая ситуация, что при звуках музыки она не будет испытывать ничего, кроме отвращения. И кто тогда будет в этом виноват? Только она сама, которая предпочла карьеру состоятельного частного детектива карьере провинциального учителя сольфеджио в музыкальной школе.
При мысли о том, что она, быть может, больше никогда не увидит свою музыкальную школу, своих учеников, ей стало и вовсе худо. Ее розовая мечта разбогатеть, чтобы купить дом и жить в нем до старости, разбилась о стену предательства… И это все Сара… Как она могла? Как могла?
Она сжала кулачки в бессильной ярости и заплакала. Она так давно хотела это сделать, да только не хватало какого-то сентиментального толчка, сладчайшей жалости к себе…
Она выбежала из комнаты, где только что хотела предаться музыке, взбежала на самый верх, ворвалась в лабораторию… Никого. Холодный свет зимнего утра залил белые столы, барокамеру, склянки…
Она не помнила, сколько времени крушила все подряд, но чувствовала, что только так сможет освободиться от душившего ее приступа ярости… И только учинив в лаборатории настоящий погром и разбив все, что только можно было, она вышла оттуда, размазывая слезы по лицу, икая от внутренних рыданий и сотрясаясь всем телом…
По коридору, да и по всему дому поплыл отвратительный запах химикатов…
Она встретила Луи возле своей комнаты.
– Что все это значит? – спросил он ее охрипшим от волнения голосом.
– То же самое я хотела бы спросить и у вас… – ответила она и, не обращая на него внимания, бросилась ничком на кровать.
К обеду она не вышла. Зато к ней пришла Гаэлль и принялась ее упрекать за погром в лаборатории.
– Или ты сейчас уходишь, – бросила через плечо, не поворачивая головы, Наталия, – или я придушу тебя…
– Я принесла вам успокоительные капли… Вот, выпейте…
– Оставьте меня в покое… Я отказываюсь работать на вас. Можете делать со мной все, что угодно…
Она ушла, на смену ей пришел Луи.
– Вы должны понимать, что ваше поведение недопустимо… Если вы сейчас же не приступите к своей работе, я вынужден буду привести вас к роялю силой…
Она ему ничего не ответила.
И тогда он подошел к ней, схватил ее за плечи, с силой встряхнул и поднял с кровати. Она зажмурила глаза, тело ее обмякло: она всем своим существом противилась насилию.
Он поднял ее с кровати и понес вниз. Он тяжело дышал… Наталия отказывалась что-либо понимать. Больше того, ей показалось, что она попала в руки к сумасшедшим. А что может быть хуже?
Он посадил ее на стул перед роялем.
– Вас привязать или как?
Она пожала плечами: разве ее может кто-то заставить делать то, чего она не желает? Да когда это было?
– А вы не боитесь, что я разобью ваш драгоценный «Стенвейн»?
– Вы, быть может, еще не отдаете себе отчета в том, что творите?
– Напрасно вы так думаете, мне надо было бы раньше догадаться, что вы не собираетесь меня выпускать отсюда… Но и сейчас еще не поздно разрушить ваше осиное гнездо…
Учтите, одно неосторожное движение с вашей стороны, и я подожгу замок. Я не шучу. Если вы меня свяжете, то я тем более не смогу вам помочь разыскать маркер… А если не свяжете, то я способна на многое…
– Думаю, что вы просто переутомились… – смягчился Луи. – Обещаю вам, что не буду вас тревожить до завтрашнего утра…
– Вы мне лучше скажите, зачем вы по ночам спускаете такое количество собак? Чего вы боитесь?
– Вас, – ответил он и вышел из комнаты.
А Наталия вдруг принялась наигрывать немного истеричный испанский пасадобль. Она отчаянно била по клавишам и, глотая слезы, мысленно прощалась с дорогими ее сердцу людьми: родителями, Логиновым, Соней, Сережей Сапрыкиным… Она бы полжизни отдала только за то, чтобы вернуться домой…
