На протяжении многих лет он вел своеобразный дневник, на страницах которого изо дня в день делал одну и ту же запись — я сожалею о случившемся. Настя всегда считала, что искупление вины подразумевает способность открыться, необходимость посвятить в свою тайну кого-то еще, какой бы страшной она ни была. Как раз на это Уилли так и не смог решиться. Его записи сводились лишь к каждодневному напоминанию о случившемся самому себе. Его вина оставалась при нем.
Но не только это делало Уилли Ширмена призраком. Была еще его работа. Каждый день, переодевшись слепым, он выходил на улицы Нью-Йорка, выдавая себя за ветерана, потерявшего зрение во Вьетнаме. Уилли действительно воевал. Только вот зрение всегда оставалось при нем. Каждый день, вот уже много лет, он казался слепым, будучи здоровым и зрячим. В обычной жизни он даже очками не пользовался. Он был лишь призраком слепого. Материализованной тенью того, кто существовал только в его воображении.
Сама история не была такой уж страшной. Персонаж был жутким. Настя посмотрела на часы — с большой неохотой. Обеденный перерыв подошел к концу. Остывший кофе остался нетронутым.
Остаток дня она провела в ожидании. Ближе к вечеру Настя подумала, что сейчас у Уилли, должно быть, самое удачное время — улицы заполнены людьми, возвращающимися домой. Мысль о том, что она рассуждает о несуществующем человеке, ей в голову не пришла.
Подходя к дому, она чувствовала нарастающее беспокойство — ей не нравился этот Уилли. Но ничего не могла поделать. Роман оказался единственными вечерними новостями, которые она была готова воспринимать. Точнее, роман уже стал вообще единственным, что она могла воспринимать.
Уилли Ширмену попался несговорчивый полицейский. Новый лейтенант, появившийся в районе, где работал Уилли, не желал его прикрывать. Более того, он отказывался верить в слепоту Уилли. Он даже в его военное прошлое не верил, хотя это, единственное, как раз было правдой.
Слепой Уилли не будет менять район, к которому привык. Он просто решает избавиться от лейтенанта. Как он это сделает, пока не понятно, но в том, что ему это удастся, сомнений не было никаких. Повесть про Уилли, собственно, ничем особенным не заканчивалась. Просто возникло четкое и неотвязное ощущение, что жить новому лейтенанту осталось совсем недолго. Во всяком случае, его привычной жизни вскоре точно придет конец.
Но обречен, на самом деле, не только лейтенант. Уилли, однажды впустивший в свою жизнь насилие и теперь не способный остановиться, вынужден разматывать и разматывать цепь, которая все дальше и дальше будет волочиться за ним.
Настя закрыла книгу с едва уловимым ощущением торжества. Ей, читательнице, в этот момент было приоткрыто больше, чем способны узнать герои. Наверное, нечто подобное испытывали средневековые короли, отправляя своих верноподданных на неминуемую погибель.
Осмотревшись, она поняла, что и в ее комнате призраков стало больше. Теперь не только шкаф, но и занавеска, и ковер, и рисунок на ковре как будто отделились от реальности. Рисунок на ковре ничего не значил. Он и раньше ничего не значил. Но если до этого Настя принимала все таким, как есть, то теперь взгляд скользил по знакомым вещам и не находил того, на чем можно было остановиться.
Лежа в темноте, она с опаской смотрела на занавеску, из-за которой тонкой полоской в комнату пробивалось ночное электрическое освещение. Раньше закрытые шторы давали ей ощущение покоя и защищенности. Теперь это была зловещая плотная завеса, отделявшая ее от остального мира. Понимая, что должна хоть что-то сделать, она подошла к окну и раздвинула шторы. Свет фонарей и других окон тут же разбавил темноту, сделал видимым то, на что она, по крайней мере, пока, предпочла бы не смотреть. Но теперь ее окно было единственной связью с миром. Настя вернулась в постель. Так и уснула, не отрывая взгляда от светящегося прямоугольника.
Утром, собираясь на работу, она вновь положила книгу в сумку. Она заранее знала, что откроет ее лишь вернувшись домой, чтобы окружающий мир не исчез у нее прямо из-под носа. Тем не менее, она взяла ее. Ей просто необходимо было держать роман при себе. Это была единственная поддержка, на которую она могла рассчитывать. Близость книги успокаивала ее, потому что эта реальность оставалась неизменной.
