Он глянул на Олега Даниловича. Тот сжимал бокал, как гранату. Он глянул на зятя Алика. Зять сидел в пустом пространстве. Угрюмый.
Он глянул на Настиных братьев. Братья рассматривали гостей сквозь прорезь прищура. И усмехались.
Пришел запыхавшийся Шарп Вениамин Борисович.
- Интересную мысль поведала мне эта рояль. Когда по телеку рассказывают о двадцатилетних футболистах, называют их "юниоры", объясняют, что организмы у них хрупкие, психика ранимая. Когда говорят о двадцатилетних солдатах, называют их "старики". Психика - будь здоров. Афганцы - герои. Организмы из нержавейки... Ты бы, Витя, поел. С чем тут действительно хорошо, так это с закусками. Как в мирное время. Вообще, Витя, телек способствует. Смотришь его, видишь чужую жизнь и сам как бы перебазируешься на Каморские острова. А Ленинград этот, хрен его знает где? В какой-то дальней мгле. И жаль тебе этих ленинградцев. Иногда до того засмотришься, что даже крикнешь: "Анисья, пива!" А эта чертова девка Анисья, она же шоколадного цвета... Это, Витя, синдром Сенкевича.
Шарп, наверное, тоже видел белых птиц. Белые птицы падают с неба. Не долетев до воды, исчезают. Остаются их черные тени на синей воде. Тени поднимаются вместе с паром и где-то там, наверху, вновь становятся белыми птицами. Круговорот теней в природе.
Шарп подвинул Виктору Ивановичу севрюгу - все блюдо. Старухи посмотрели на него без порицания, наверное севрюги было много.
Но тут в севрюгу воткнулась вилка. Три толстенных ломтя перекочевали с блюда в чужую тарелку.
Серебряная вилка в крепкой руке. Загорелая рука в белоснежной манжете. Манжета с запонкой - фианит. Зять! То есть молодой муж в костюме с иголочки. Костюм сверкает металлом - ткань такая.
- Извините, я к вам присоединяюсь насчет севрюги. - Запихал в рот кусок и говорит: - Настин папаша, барин чертов, специально вас на свадьбу пригласил, чтобы меня унизить. Вот, мол, ветераны без севрюги живут, где им взять. Но не халдеи! А ты, мол, дерьмо - халдей. Но, мол, и ты мог бы восстать из трясины. Ишь, рожа у него - как флаг над сельсоветом. А чего ж он эти слова своим сынкам не говорит? Они мафия. Они не наклоняются за трешками. У них пословица: "Мы в Советах не нуждаемся" ("Советах", конечно, с большой буквы)...
Зять смял ломоть севрюги, как туалетную бумагу. Рожа у него из кожзаменителя. Но глаза с вызовом. Он исподлобья глядит.
- Я бы мог, конечно, прибыть из Афгана с орденом, - сказал зять, вытерев рот севрюгой. - А мог бы прибыть в гробу цинковом. Мог бы и не прибыть. Может, даже лучше было бы - не прибыть. Нет в жизни счастья. И любви тоже нет. Женятся люди так, чтобы детей родить. А может быть, в самом деле дети будут жить лучше нас.
- Куда уж лучше, - Вениамин Борисович Шарп повел руками над севрюгой. - У молодой жены харч, квартира, машина.
- Квартира, машина у меня тоже есть. И харчи есть. Эта севрюга как раз из моего цеха. Из моего ресторана. Настины братья меня за халдея держат.
- А сами они кто? - спросил Виктор Иванович.
- Они двигают ящик, - ответил жених. - Они могут... И мне нужно. Я в петле. В психологической петле. Сейчас всё пропитано халдейством. От халдея дурно пахнет. Маленьким вонючим зверьком. От тех, кто двигает ящик, зверем разит. От халдея - зверьком. Распутство у халдеев как социальная прерогатива. Я халдейства не переношу. Халдеями, как вы, наверное, знаете, называют официантов. Но этот термин означает большее - он расширителен, он безмерен. Он всеобъемлющ для нынешней ситуации. Халдеи и не могут ничего другого - лишь унижаться и унижать.
- Да, брат Энгельс, - сказал Шарп Вениамин Борисович.
- Да, брат Каутский...
Сытный стол ломился. Сытые гости икали и пели.
Настины братья лениво крикнули: "Горько!" Жених пошел целоваться. Вернулся - продолжил:
- Это ваш результат. Я имею в виду халдеев. Десять - ноль в пользу халдея. Когда валютные магазины "Березка" насаждать начали, не это чековое говно, а долларовые; тогда весь народ по шкале нормальных человеческих ценностей и задвинули в третий сорт. Хотя бы только свой народ, но и другие братские страны социализма. Стоят серые угрюмые люди, смотрят сквозь стекла витрин на чужую, недоступную им, разноцветную жизнь... Вы это позволили - за очередную медаль.
