— Малый городок, не слышал, наверное.
— Какой?
— Париж, Огайо. А ты?
— Южная Дакота.
Лицо просветлело.
— Каждый раз одно и то же. Летишь, думаешь, хоть что-то изменилось. Прилетаешь — все по-прежнему.
— Да, что поделаешь, — качает головой другой. — Не хочет эта страна развиваться, не заставишь.
Оба ждут свои чемоданы. Чемоданов нет как нет. Багаж задерживается, и до Бижу донесся разговор на повышенных тонах от стойки «Эр Франс». Там пассажиры заполняют бланки потери багажа.
— Компенсация только иностранцам и индусам, живущим за границей. Несправедливость!
— Инструкция «Эр Франс», сэр, — объясняет дежурный клерк. — Иностранцам нужны деньги на гостиницу…
— А мне не нужны! — возмущается женщина. — Моя семья живет в Джалпаигури! Что я, дома переночую, что ли? Мы платили за билет столько же, сколько и остальные. Иностранцам компенсация, а индийцам кукиш. Это позор! Это несправедливо!
— Инструкция «Эр Франс», мадам.
Слова «Париж», «Европа» призваны вызвать безмерное почтение, заверить в неподкупности и заткнуть рот оппонентам.
— А я должна отправляться в Джалпаигури в грязном белье! — возмущается женщина. — От меня уже несет так, что самой противно! — Она морщит нос, чтобы показать, как ей противен собственный запах.
*
Неиндийские индийцы выставляют свои «зеленые карты» и паспорта, выглядят цивильно. Так заведено. У них больше денег, значит, они должны получить деньги. Они спокойно стоят в очереди. К чему буянить и волноваться, все улажено. Они уже предвкушают рейс по магазинам.
— Лавки ке лийе джендже, бхель пури хендже… Доллары камендже, пам-пам-пам. Всего восемь рупий портной, только двадцать два цента! — на ходу переводят они цены. Цены — в доллары, чаевые — в местную валюту.
— Полторы тысячи рупий! Он с ума сошел? Хватит с него сотни, и того слишком много.
Калькуттская сестра встречает чикагскую сестру, разглагольствующую о том, что она поимеет за свои «далляры». Местная сестра чувствует, как в ней зарождается и быстро растет зерно неугасимой внутрисемейной ненависти.
*
Американские, британские и индийские паспорта все синего цвета, все раскрыты на нужных страницах, чтобы клерки смогли без задержки выказать должное уважение их носителям.
Могут, конечно, случиться и задержки. Служащие авиакомпаний, багажные раздатчики, иммиграционные полицейские, служба безопасности — тоже ведь люди. Завидуют, придираются, тянут…
— Все завидуют нашим «даллярам».
*
— Ладно, выживем, — говорит житель Огайо жителю Южной Дакоты. Оба получили компенсацию, довольны собой, довольны вдвойне. Во-первых, денежки «Эр Франс», во-вторых, мировоззрение не пострадало.
— О-хо-хо, вечная Индия, вечные беспорядки…
Они проходят мимо Бижу, который наконец получил багаж.
— При чем тут Индия, ведь чемоданы-то во Франции застряли? — замечает кто-то.
Но жители американской глубинки слишком ублаготворены собой, чтобы обращать внимание на несерьезные замечания.
Вот они уже и распрощались. Человек из Огайо доволен еще по одной причине. Аргумент в вечном споре с отцом. Отец вовсе им не гордится. Как так? Разве нечем?
Отец считает, что отъезд в Америку вовсе не акт героизма, как все считают, а совсем наоборот. Трусость. Тараканье желание удрать туда, где не знают, что такое бедность, где тебе не надоедают слуги, нищие, бедные родственники, где твоя ответственность ограничивается женой-детьми-собачкой-домом. Отец в своей курта-пижаме сидит на диване, ковыряет во рту зубочисткой и скептически погладывает на сына. Сын злится: зависть, зависть, зависть!
Как-то раз отец приехал к нему в Штаты и там тоже все с ходу оплевал. Дом, видишь ли, велик чрезмерно.
— Зачем? Тебе задницу негде разместить? Расход воды, расход электричества, отопление, кондиционирование… Полчаса ехать, чтобы хлеба купить! И это здесь называют прогрессом? Экдум бекаар!
Попробовал хот-дог.
— Сосиска — дрянь, бумага, промокашка. Булочка — вата, кетчуп — помои. Даже горчицу, и ту умудрились изгадить. Американская мечта! Да в Калькутте и то сосиски лучше.
А вот он папочку потерянным багажом-то и прихлопнет!
*
Бижу шагнул из здания аэропорта в калькуттскую ночь, теплую, как молоко матери. Подошвы погрузились в тончайшую пыль, сердце охватила нежная печаль, невыразимая и почти невыносимая, сладкая, как память о засыпании у материнской груди. Тысячи прохожих, несмотря на поздний час: уже почти одиннадцать. Пара элегантных бородатых козлов в рикше следуют к мяснику. Несколько элегантных козлоликих старцев что-то оживленно обсуждают, покуривают свои