— Вам привет от тетки Жени и дяди Павла.
— Татьяна, — кивком поблагодарив ее, сказала Раиса Ивановна. — Ты пойди к Павлу Дмитриевича и попроси, чтобы он тебе рассказал что-то из своих побасенок.
— Так он же не здешний! — выхватилось у девушки. — То есть приезжий, — покраснев, своевременно нашлась она. — Я, извините...
— Ты ошибаешься, — не обратила внимания на ее смятение учительница. — Во-первых, он родился здесь. Во-вторых, провел детство в Багдаде, жил в румынском Кишиневе, много видел, много слышал, знает несколько иностранных языков. А потом в восемнадцать лет снова возвратился сюда и уже больше не покидал поселок, не учитывая, конечно, войны.
— Ой, спасибо. А можно... — замялась Татьяна.
— Взять кого-то с собой?
— Да, Алексея.
— Бери. Я уверена, что у Павла Дмитриевича хватит рассказов на весь класс.
Как в воду глядела Раиса Ивановна. Не напрасно почти все детство провела в его доме.
«Ну, вот, — думала по дороге домой. — Все наверстаю. Эти живчики накопают такой материал, какой я сама за все сознательные годы не собрала бы».
9
Алексей еще долго оставался в центре внимания одноклассников, и все фантазировал и фантазировал о конкурсе: как да как лучше сделать. Рыжуха не отходила от него ни на шаг, даже за руку хватала, нахалка, в рот заглядывала, поддакивала за каждым словом. Ужас!
Тамилка позвала домой Сашу, и за ними потащились два «хвостика» — Рудык и Куница. Молодец, Тамилка, умеет держаться, настоять на своем. Только, что ребята в ней нашли — кукла синтетическая, безжизненная какая-то. Кажется, она совсем неинтересный человек, умеет лишь молчать с умным видом.
Татьяна сидела на скамейке в стороне и наблюдала за друзьями. Так углубилась в себя, что не услышала, как к ней подошла Киля Калина.
Они с Килей были почти соседями — жилы на разных улицах, но их дома стояли на перекрестке этих улиц с одним и тем же переулком. Огороды их усадеб выходили друг к другу тылами и граничили рядом развесистых шелковиц.
Сейчас Татьяна и Киля мало встречались вне школы, а когда были детьми, то, как кукушки, вдвоем сидели на шелковицах и ждали, когда покраснеет первая ягода, чтобы сорвать ее, еще зеленую, кисленькую. А в пору массового созревания шелковицы обе ходили с фиолетовыми мордочками, руками, коленами, иногда и с фиолетовыми животиками. К сладкому соку приставала пыль, грязь. Хотя выстирай или выбрось, было, детей!
— Пошли домой, — сказала Килина. — Не сиди здесь.
В интонации слов ощущалось, что она понимает ситуацию, звучало сочувствие, читалось желание помочь Татьяне преодолеть в себе боль. Но Татьяна не приняла этого участия.
— Хороший вечер, почему бы ни посидеть.
— Пошли, у меня есть идея, обсудим ее дорогой, — настояла Киля.
— Да, пошли, — Татьяна оторвала себя от скамейки, безнадежно взглянула в сторону, где в окружении одноклассников все еще красовался Алексей. — Такой, значит, был сегодня день, — сказала, обращаясь неизвестно к кому и неизвестно что имея в виду.
«Никогда уже не выпадет мне побыть с ним наедине...» — думала, перебирая в памяти какие-то незначительные детали их встреч, детских, спонтанных. Это «никогда» удручало ее, так как она больше не представляла радости без этого мальчика. Если бы сейчас у нее спросили, кто ей самый родной, самый понятный в мире, она бы сказала, что Алексей. Казалось, что он — это она сама, только в другой, не проявленной ипостаси.
«Изменился, — отметила про себя об Алексее. — Возмужал, стал взрослым». Таким он нравился ей еще больше. Сердце сжимала незнакомая мука, а потом прокатывалась по всему телу и замирала где-то в коленах. Ноги подгибались и не хотели уносить ее душу от Алексея.
Они шли с Килей по главной улице поселка, на много километров бегущей к Днепру. Впереди медленной походкой шла неразлучная четверка, возглавляемая высоким «конским хвостиком» Тамилки Вукоки, словно это был символ независимости ее драгоценной особы.
Да, она, Татьяна Коржик, тоже сумеет взять себя в руки, сумеет преодолеть волнение, запрятать любовь в дальний уголок сердца, не выкажет больше слабости, не выдаст дорогое чувство.
