Из кухни раздался призывный окрик хозяина. Сергей подхватил было «Столичную» и банки, но вдруг остановился, развернулся на полпути, торопливо сунул одну консервину обратно в сумку и бодрым шагом вошел на кухню.
«Закусь», «соображенная» Эдиком-Фырганом, состояла из банки соленых огурцов, нескольких кусков черствого хлеба и холодной картошки в мундире на алюминиевой тарелке. Увидев фрикадельки, Фырган издал приветственное мычание и взялся за нож. Пока тупое лезвие кромсало баночную жесть, Сергей как следует осмотрелся. Кухонное окно не выходило на кладбище, но и без этой детали помещение выглядело достаточно гнусно. Особенно почему-то поразил Сергея большой колун, притаившийся, словно наготове, около печки, рядом с тяжелой кривой кочергой. Над ними, в «красном углу» под самым потолком, висела красновато-бурая икона, над которой изрядно потрудились домашние насекомые; а чуть пониже — портретик Ленина, вырезанный из доперестроечной «огоньковской» страницы. На правой щеке вождя сидел маленький медлительный таракан и притворялся родинкою.
Фырган облизал испачканный томатным соусом палец, сковырнул ножом белую крышечку со «Столичной» и налил до половины два немытых стакана.
— Ну, чтоб нам быть здоровыми! — официально произнес Эдик, браво опорожнил стакан и с утиным кряканьем захрустел огурцом. Сергей выпил свою порцию не торопясь и тоже взял огурец.
Водка согрела Сергея, заглушая как скверный привкус пересоленной закуски, так и все страхи и тревоги, связанные с последним днем. Даже жилище Эдика уже не производило на Сергея своего прежнего эффекта, да и сам Эдик с каждой минутою становился все симпатичнее. После второго стакана, осушенного уже залпом, Сергею стало казаться, что надежнее друга и попутчика ему не сыскать. А что до Осин… А черт с ними, с Осинами! Где наша не пропадала!
— Ну, давай еще по одной, — изготовился было Эдик, как вдруг раздался стук в дверь. Рука Эдика дернулась, расплескивая водку, — вот чщщёрт! Опять батюшка Филарет ползет, будь он…
Не успел Сергей поинтересоваться, что это еще за Филарет, как дверь распахнулась, ударившись о стену так, что посыпалась грязная побелка, и глазам Сергея предстал самый настоящий поп — правда, чуть двоящийся.
Сергей, с октябрятского детства воспринимавший церковь настороженно-брезгливо, в последние годы пересмотрел свое отношение к религии и даже собирался, подчинясь модному поветрию, окреститься. Однако к попам он относился по-прежнему — с осторожностью и напряженным любопытством, словно к инвалидам или цыганам, — тем более, что непосредственно сталкиваться со служителями культа Сергею ни разу в жизни еще не приходилось.
Тем временем служитель культа протопал по засохшей глине, сплошным слоем покрывавшей пестрый половичок в прихожей, и протиснулся на кухню.
— Все кощунствуешь, богохульник! Врага рода человеческого ублажаешь!
Сия приветственная фраза, обращенная к Эдику, была произнесена таким громким и хриплым голосом, что Сергей вздрогнул. А отец Филарет как ни в чем не бывало уселся рядом с Фырганом на всхлипнувшую скамейку и положил локоть на стол. Сергей, сперва несмело, а затем все более уступая высвобожденному водкой любопытству, принялся рассматривать представителя церкви.
Прежде всего бросалась в глаза борода батюшки Филарета. Темная, с сильной проседью, она была похожа на большой клок сена с застрявшими в нем крошками и соринками. Из-под бороды виднелась потемневшая цепочка с большим посеребренным крестом, отделанным голубой и серой эмалью. Ряса духовной особы, изначально черная, словно Христова скорбь о людских грехах, со временем просветлела — то ли в знак всеобщего смягчения нравов, то ли от застарелой грязи и перхоти, снегопадом низвергавшейся из иереевой головы. Сальные седые патлы на этой голове были частью заткнуты за уши, а частью — свободно свисали неопрятными сосульками вокруг оплывшего испитого лица, на котором багровой картофелиною торчал бугристый нос. В шныряющих по сторонам маленьких красных глазках читались ум, наглость и лукавство. «Такому палец в рот не клади,» — подумал Сергей, попутно восхищаясь меткостью сделанного вывода.
