Репертуар калиостровых "чудес" обширен. Алхимические опыты оставались самым, пожалуй, престижным, по тем временам, его "номером", но были еще более сенсационные: например, некромантия или исцеление безнадежно больных. Прибавим сюда ясновидение и предсказания будущего и такие "мелочи", как, например, изобличение воров и отыскание кладов.
Нас здесь не интересуют чисто технические объяснения калиостровых "чудес". Ограничимся на сей счет самыми общими замечаниями. По-видимому, тот, кто именовал себя графом Калиостро, обладал редким гипнотическим даром и умело им пользовался. Возможно, некоторые его опыты относятся к областям, таким, как телепатия, которые и сегодня остаются неясными. Обычный же его секрет состоял в одурачивании посредством всякого рода фокусов публики, предварительно приведенной им в гипноидное или полугипноидное состояние. Что касается исцелений, то они, действительно, могли иметь место в отдельных случаях, когда сила внушения способна побороть болезнь (это особенно относится к психическим заболеваниям). Наконец, предсказания будущего не обнаруживают решительно никакой мистической силы: как это часто бывает, в памяти современников остались те из них, которые исполнились, те же, которые не исполнились, а таких было гораздо больше, просто забылись.
Важнее рассмотреть иной вопрос: каково было место "тайных наук" в культурной жизни XVIII столетия?
То, что называется "тайными" (оккультными) или герметическими "науками", имеет долгую историю, восходящую по крайней мере к римско-эллинистической эпохе. Главные из этих "наук" – алхимия, астрология и каббала; основной их "способ познания" – магия. В средние века "тайные науки" проникли в Европу из арабского мира и заняли определенное место внутри христианской культуры и в то же время в некоторой оппозиции к ней (с точки зрения самой церкви магия подразделялась на "белую", апеллировавшую к богу, и "черную", прибегавшую к помощи дьявола). Алхимия, важнейшая из "тайных наук", служит в этом смысле примером. Новейшие исследования показывают, что значение алхимической практики не только в том, что она привела к случайным, но важным открытиям в области химии, но прежде всего в том, что она представляла собой своего рода ересь, в рамках которой создавался новый "образ культуры": в своем надменном уединении алхимик осуществлял самостоятельный акт творения, становясь, таким образом, на путь дерзостного соревнования с богом.
В эпоху Ренессанса данная еретическая тенденция вызвала к жизни так называемую "натуральную магию", ставившую себе задачей овладение тайнами природы без помощи бога или дьявола (или при минимальном их участии). В отличие от науки, "натуральная магия" притязает на полное и незамедлительное познание мира, иначе говоря, смешивает желаемое и действительное. Магия, однако, тесно переплетается в ту пору с научной мыслью. Как пишет французский историк культуры М. Фуко, в XVI в. наука еще "не отличается структурной прочностью; она является как бы всего-навсего свободным пространством, в котором сталкиваются приверженность к авторитетам древности, пристрастие к чудесному и уже обостренное внимание к той высшей разумности, в которой мы узнаем себя".
Мир представлялся в XVI в. единой зашифрованной картиной, в которой разгадка шифра должна была обнаружить самые неожиданные аналогии и сближения, "симпатии" и "антипатии", связывающие воедино разрозненные части макро– и микрокосма. Сам процесс расшифровки предполагал особое внимание к древним текстам и был обставлен сугубой таинственностью. Во всем этом было немало от магии, и недаром Гёте, создавая своего Фауста, образ исключительной символической емкости, сделал его ученым и магом одновременно. Ибо таковым был не только исторический доктор Георг Фауст, которому так повезло в отношении посмертной славы; даже лучшие умы XVI в. не избежали и не могли избежать влияния магических представлений.
Примерно к середине XVII в. положение резко изменилось: наука встала на собственные ноги и отбросила костыли "натуральной магии". Происходит окончательное "отрезвление" мыслящего ума перед лицом природы; наука провидит свои действительные исполинские возможности, она более не нуждается в самообмане, каковым была магия, решительно и полностью отмежевывается от нее. С этого момента "тайные науки" объективно попадают в положение мавра, который должен уйти.
