Сам Калиостро категорически отрицал, что он – Джузеппе Бальзамо. Он высокомерно отвечал через газеты де Моранду, что незачем лезть из кожи и доказывать, что никаких графов Калиостро никогда не было на свете. Он сам с легким сердцем готов признать, что он не Калиостро; он просто "благородный странник", желающий сохранить свое инкогнито, и вообще он выше каких бы то ни было титулов и собственных имен. Все-таки в их газетной дуэли перевес остался за де Морандом. Его злые издевки "снижали" роль великодушного альтруиста, усвоенную его противником, а вернее жертвой. Уже дело об ожерелье повредило репутации Калиостро, несмотря ни на что, в глазах значительной части публики. Разоблачения де Моранда, действительные или мнимые, нанесли ей еще больший урон. Звезда "великого кофта" несколько потускнела.
В ту пору путешествовавший по Италии Гёте предпринял, говоря современным языком, небольшое "частное расследование", пытаясь выяснить, насколько лондонские разоблачения соответствуют истине. В Палермо, где он побывал весной 1787 г., Гёте испытал, по его словам, "необыкновенное приключение": разыскав семью Джузеппе Бальзамо, он себя выдал за друга Калиостро, чтобы разведать, действительно ли Калиостро и Бальзамо – одно и то же лицо. В общем, однако, ни близкие, ни земляки Бальзамо, которые давно о нем позабыли, сами ничего толком не знали. Кстати, Гёте услышал, что он уже не первый иностранец, интересующийся данным вопросом. В "Путешествии в Италию", где описан этот эпизод, автор "Фауста" уже подводил некоторый итог деятельности человека, которого можно было бы назвать карикатурой на Фауста. Констатировав, что "в течение многих лет обманутые, полуобманутые и обманщики относились с почтением к этому человеку и его проделкам", Гёте вместе с тем отметил, что это "благоговейное затмение" уже подходит к концу.
Дело тут было даже не в каких-то отдельных разоблачениях. "Путешествие в Италию" писалось в начале 90-х годов, когда и общий климат общественной и культурной жизни Европы переменился, и сам "великий кофт" вновь угодил за решетку – на сей раз уже прочно. Гёте выразил общее мнение, когда написал, что совсем не ждал того, чтобы покаравший Калиостро меч направлялся дряхлеющей рукою "матери-церкви". Не ждал этого, очевидно, и сам Калиостро, поселившийся в мае 1789 г. в папском Риме. Когда в последних числах декабря того же года он внезапно был арестован и препровожден в тюрьму Сант-Анджело, то можно было подумать (судя по характеру предъявленных ему обвинений), что никаких особо серьезных последствий арест для него иметь не будет. Но вышло иначе.
За те полгода, что Калиостро прожил в Риме, во Франции разразилась гроза революции, своими громами переполошившая старую Европу. События развивались с захватывающей дух стремительностью. Кончилось время предвосхищений и смутных ожиданий, пришла пора свершений, пора жестоких политических битв. Развитие и углубление революции вело к решительному размежеванию и поляризации общественных сил. Подымалась, собиралась с силами и ожесточалась идеологическая реакция, в чем, разумеется, католическая церковь играла далеко не последнюю роль. Маленькая пестрая фигурка шарлатана с громким европейским именем пала жертвой ожесточенных католических иерархов, вчера еще смотревших на его проделки сквозь пальцы. Папа Пий VI лично наметил жертву и распорядился учинить суд и расправу без всяких послаблений.
Калиостро был судим в обеих своих ипостасях: мага и "великого кофта". Относительно первой инквизиторы колебались, то ли обвинять Калиостро в занятиях черной магией и, следовательно, в связи с нечистой силой, то ли считать его лжемагом, а значит мошенником. В конце концов, его обвинили и в том, и в другом: и в мошенничестве, и в связи с нечистой силой. Объявив, что под личиной графа Калиостро скрывается Бальзамо, суд получил основание обвинять его в безнравственности. Об этом Бальзамо папские ищейки выведали все, что только было возможно, и, по-видимому, еще и приписали ему кое-что, чего за ним не водилось.
Бальзамо представал беспардонным негодяем, с отроческих лет приохотившимся к разного рода жульническим махинациям, а в бытность странствующим художником, не брезговавшим и кражами и еще приторговывавшим своей собственной красавицей-женой. Трудно сказать, насколько такой портрет соответствовал оригиналу, но, судя по всему, Бальзамо и вправду был весьма сомнительной личностью.
