Синейцы бросили путешественников в тюрьму. Ее функцию исполнял бывший королевский склад художественных материалов. Все, что хранилось здесь, уже никому не было нужно. Коробки с высохшими гуашевыми, акварельными, масляными красками, углем, сангиной, простыми и цветными карандашами пыльными штабелями занимали большую часть огромного пространства.
Карина горестно покачала головой:
— Сколько детей могло бы научиться рисовать… Причем, это были бы те же самые люди, которые арестовали нас… И убили Слепого короля…
— Нас также обвиняют в краже некой ценной вещи, — напомнил Крис. — Боюсь, значимость ее так велика, что, даже приобщившись к прекрасному, люди не отказались бы от насилия, чтобы заполучить это. Вы, кстати, не представляете, что бы это могло быть?
— Нет, — покачала головой Карина и сама себе не могла объяснить, почему опять не открылась своему другу.
Начались дни, только внешне похожие один на другой. Для Карины они были исполнены глубоко личного смысла. Впервые в жизни девушка чувствовала себя целиком в потоке судьбы — никогда раньше она столь полно и благодарно не вписывалась в предлагаемые обстоятельства.
Ее чувство к Кристоферу вышло на новый уровень. Она смотрела на своего друга словно впервые. Каждый день находила что-то новое в его облике, поведении, характере. Только сейчас она отметила, что у эсверца удивительная танцующая походка. Как будто он не шел, а двигался в неком замысловатом танце. Особая грация проявлялась даже в самых простых движениях рук.
Карина поняла, что сложившийся у нее прежде образ этого мужчины не имеет никакого отношения к действительности. Когда-то давно она словно накинула на Кристофера Ива Эсверского блестящую ткань со знакомым всем девушкам рисунком, а теперь с удивлением сняла ее и увидела настоящего Криса — Криса, которому было около сорока лет; Криса, у которого тонкие морщинки уже разбегались от уголков глаз; Криса, у которого была своя жизнь и до знакомства с ней и после; Криса, который был совсем не обязан ее любить…
Но как же она любила его! Карина не могла больше пяти минут просто сидеть рядом с ним. Ей сразу хотелось плакать от нежности. Тогда она забиралась на самый верх коробок, где виднелся крошечный уголок окна, и писала стихи, рисовала, работала над своими философскими трактатами.
Кристофер проводил время, готовя речь для суда и вычисляя настоящих убийц Слепого короля. Карина знала — все, что он сейчас делает, гениально и не осмеливалась ни о чем спрашивать. Она бесконечно дорожила минутами совместно разделяемой трапезы. Не глядя в тарелку, она черпала серую баланду, предоставлявшуюся на завтрак, обед и ужин, и не могла оторвать взгляда от Кристофера Ива.
— Карина, вы последнее время очень странно на меня смотрите, — заметил однажды эсверец.
— Я люблю вас, — сказала Карина, думая, что нашла правильный ответ, и не понимая, почему Крис изменился в лице.
Он подошел ближе:
— Нет, это я вас люблю.
— Нет, я, — заплакала Карина, боясь, что ее чего-то лишат.
Крис обнял Карину. И все остальное перестало существовать…
А потом был суд. Но Карина его видела не так, как должна была. Перед ней было не строгое заседание, в котором свои обязанности исполняли судьи, адвокаты, свидетели, а пространство, лишенное границ, состоящее из разноцветных светящихся шаров.
Шары эти перекатывались с места на место и издавали звуки разной тональности. Среди них были зеленовато-серые, голубовато-сиреневые, коричневые с черными вкраплениями, оранжево-желтые. Шары бурлили, закипали, взмывали под потолок. Некоторые то и дело наливались пульсирующей красной краской. И тут же их поверхность покрывалась тонкой сетью сердечно-сосудистых заболеваний. А потом все стало заливаться ярчайшим золотым светом, исходящим от одного шара, который до этого момента был белым.
