«Братство» оживилось, поглядывая то на Рене, то на пакет.
– Мэтр, вы меня не предупреждали, – с нажимом сказал Сале, забирая пакет у старика. – Я не подготовил такой расписки.
– Рене! – воскликнул Жан-Пьер. – Чего сидишь? Хватай пакет! Это же наверняка наличные!
– Да очнись ты, Рене! – Конюх хлопнул его по плечу. – Скажи, что от руки им все напишешь. Сале, давай пакет сюда!
Тот зажал пакет под мышкой.
– Сначала расписка!
Сале полез в свой портфель, извлек какую-то папку, достал из нее чистый лист, положил его на стол перед Рене. Я торопливо протянула ручку. Рене взял ее, даже не взглянув на меня, расписался в центре листа и передвинул его конюху.
– Андре, напиши, что они хотят, – встал и посмотрел на Сале. – Пакет.
– Отдайте ему, – сказал нотариус.
Сале протянул сверток. Рене взял его и покинул столовую.
– Жалкий комедиант! – вслед ему заявила тетушка. – Ничтожество!
Я молча подписывала бумаги. Все тоже молчали. Подписав, я протянула их Сале, и тут с криком: «Тварь! Лучше «зеленым», чем тебе!» – тетушка подлетела ко мне и вцепилась в горло.
Мужчины оттащили ее моментально. Я даже почти не успела задохнуться. Но меня трясло, как в ознобе.
– Пойдемте скорее отсюда, – тихо сказал Глиссе и заботливо меня приобнял. – Ох, колотит-то вас как…
Я инстинктивно прильнула к нему, чувствуя, что сейчас разревусь. От него шло тепло и дорогие ароматы.
Тетушка визжала, плевалась, топала ногами и билась в руках мужчин. Ввосьмером они едва ее удерживали.
– Чего вы ждете? Вызывайте психиатрическую перевозку, – сказал им Глиссе и бережно увел меня через курительную.
В бильярдной он достал из кармана сюртука плоскую серебряную фляжку. В манжетах блеснули перламутровые запонки. Отвернул крышечку. У него были очень красивые руки с длинными пальцами и элегантными овальными ногтями. На левой они были коротко обрезаны, а на правой длинные, как у женщины. Он протянул мне фляжку и замурчал:
– Выпейте, миледи. Коньяк поможет снять напряжение. Вы так смотрите на мои руки! Смущает, что ногти разной длины? Это для гитары. Так удобнее. Берите же! Боитесь уронить? Я вам помогу.
Он осторожно придерживал фляжку, ходившую ходуном в моих непослушных руках, и я сделала большой глоток. Еще один. Словно это был не коньяк, а холодный чай. Но внутри меня он оказался вдруг таким горячим, что я задохнулась, и меня тряхануло, как от удара током. Едва ли бы я удержалась на ногах, если бы Глиссе снова и причем с большей силой меня вовремя не обнял.
Я перевела дух, чувствуя щекой бархат его жилета.
– Вам лучше, миледи? Больше не трясет?
– Да… Спасибо… Похоже, правда все прошло.
Он наклонил голову и ласково заглянул мне в лицо.
– А у вас ведь тоже зеленые глаза, миледи. Надеюсь, они светятся в темноте?
– Нет, конечно. – Я невольно хмыкнула.
– Замечательно! Вы уже улыбаетесь, – довольно сказал он, с осторожностью убирая свои объятия. – Может, еще глоточек?
– А я не опьянею?
– Это не страшно. На здоровье. – Он вручил мне фляжку. – У меня есть замечательная кофеварка. Я сделаю вам капучино. Вы любите капучино, миледи?
Я многозначительно посмотрела на Глиссе. Хлебнула из фляжки, вернула ее ему.
– Решили меня напоить и заманить к себе?
– Да, вы угадали, – мурлыкнул он, заворачивая крышечку своими красивыми пальцами, но, убрав фляжку обратно во внутренний карман, заговорил нормальным голосом: – Никаких шуток, миледи, но вам действительно стоит подождать в каком-нибудь безопасном месте, пока я не проверю ваши апартаменты.
– Даже так? – иронично произнесла я.
– Да. Дело в том, что леди Бруксвилл явилась вместе с Моник. А на оглашении данной особы не было. Поэтому я не исключаю, что за это время она запросто могла устроить вам очередной сюрприз. Особенно с учетом поведения ее хозяйки.
– Пожалуй, вы правы. – Я вздохнула и хотела предложить Глиссе просто вместе со мной сходить в «Викторию», но тут в бильярдной появился Вариабль.
– Боже мой, сударыня! Как вы? Что вы пережили!
– Спасибо. Уже ничего. Глиссе напоил меня коньяком. А как ваше сердце?
– О! Вы еще и об этом помните! Спасибо, спасибо… Тома, какой ты молодец, как вовремя увел нашу миледи! Позаботься о ней, а я пойду проверю, не натворила ли где чего Моник.
