– Прекрати меня так называть!
– ...человек лишается сил, сгибается и чувствует себя подавленным, оплакивая потерю близкого. А у тебя при упоминании о муже начинают дрожать колени, и это выдает тебя с головой.
– Ты просто помешался на моих коленях!
– Не только на коленях, дорогая, на лодыжках и – о! – на твоих ногах. Я отчетливо помню грациозную линию твоей ноги и аккуратные маленькие ступни. Мне нравилась и твоя талия. Она была такой тонкой, что это меня просто изумляло. И я любил твои плечи. Любил осанку... Да, я был совершенно помешан на всем этом. У тебя была восхитительная спина, а на твою шею можно было смотреть часами.
Триста несколько секунд лишь разевала рот, не в силах произнести ни звука.
– Ты развращенный.
– А, – произнес он улыбаясь, – так ты помнишь и это. Да, я был развращенным, но тебе это нравилось. Скажи мне, капитан Эндрю Фэрхевен был изобретателен в постели?
– Не говори о нем. Ты отвратителен.
– Как замечательно ты изображаешь негодование! Я очерняю его память?.. Но каждый мужчина хочет, чтобы его любящая жена помнила, как непревзойден он был в постели, так что, поверь мне, мы не оскорбим его. Ну а теперь скажи мне: он знал, как следует дотрагиваться до тебя, чтобы ты начала часто дышать и бормотать бессвязные слова, поскольку ты так теряла разум, что была не в состоянии логично мыслить?
Она глядела на него молча. Роман был убежден, что это из-за того, что она потеряла дар речи. Это польстило ему, и он продолжал:
– Ты пускала ногти в его спину? Думаю, полученные от тебя шрамы я буду носить вечно. И укусы – Боже, я словно чувствую эти острые маленькие зубки, вонзающиеся в мои плечи, когда ты теряешь над собой контроль!
– Хватит, – произнесла Триста. – Ты...
– Да, развращенный, я знаю. Ты помнишь...
– Нет! – резко выкрикнула она так громко, что это его удивило.
Только тут Роман подумал, что он делает. И зачем это ему надо? Он замолчал. Триста смотрела на него со злостью.
– Нет, Роман. Остановись. Я не помню. Ничего. И не хочу помнить.
Он поднял голову, чтобы не ощущать ее духи. Впрочем, не только духи, но еще и какое-то магическое влияние, и ее образ, и память о том, что у них было, и невыносимость непреодолимого желания.
Он сделал шаг назад, чувствуя себя отвратительно. Она лгала ему. Она лгала. О капитане Эндрю Фэрхевене. Но хуже всего было то, что она яростно защищала своего мужа и вряд ли стала бы столь же яростно защищать его.
Он возненавидел капитана Фэрхевена. Для Романа не играло роли, что он не знал его, не имело значения, что его ненависть была бессмысленной и этот человек ничего ему не сделал. Важно было только то, что этот человек женился на Тристе и имел от нее ребенка.
Это причиняло такую боль, что Роман с силой вдохнул, и именно в этот момент собственной слабости он услышал шелест юбок и легкий ветерок на своей горячей щеке. Триста уходила, и он не стал ее задерживать.
Но его мысли продолжали крутиться вокруг одного и того же. Эндрю Фэрхевен. Капитан... морской капитан, армейский капитан? Кто он? Почему Триста так таинственно держится? Из-за того, что она его сильно любила и переживает его потерю? Нет. Что-то здесь не так. Он знал ее достаточно хорошо – свое горе она явно изображала.
Шестое чувство подсказывало ему, что здесь скрыта какая-то тайна, какой-то глубоко спрятанный секрет – и очень, очень важный. И черт побери, он собирался узнать, что это был за секрет!
Мэй тихо рассмеялась, наблюдая за играющим Эндрю, и подивилась воображению мальчика. Какое-то время он прыгал, затем принялся за сооружение из подручных материалов домика для игрушечной лошадки. Три остальные лошадки стояли в разных местах ковра – им уже выпала своя доля приключений и разговоров друг с другом.
Он протянул руку за лошадкой каштанового цвета. Раскрашенные деревянные лошадки принадлежали брату Мэй, когда он был мальчиком. Недавно она вспомнила о них и подарила Эндрю.
– Теперь тебя мучает жажда, и тебе нужно выпить воды.
Поставив лошадку на свое колено, Мэй произнесла тонким голосом:
– О, я так хочу пить! Дай мне немного воды.
Эндрю побежал за лошадкой с белой звездой на лбу. Голосом, который должен был выражать отвагу, он произнес:
