— А ты как бы поступил на моём месте? — резко обернувшись, раздражённо спросил Янош.
— Я бы никогда не оказался на твоём месте, так как не потакал бы постоянно всем желаниям и капризам молодой панны. А теперь уже поздно что-либо менять.
— Ну, конечно! Со стороны оно всегда всё просто и ясно! Ты бы сам попробовал хоть раз запретить ей хоть что-нибудь. Вот хоть верхом по-мужски ездить!
— Да? А ты никогда не задумывался, почему при, казалось бы, вольной жизни в таборе, при том, что она умела многое, верхом всё же не ездила? Не только по-мужски, а — совсем не ездила. Ответ на самом деле прост: потому, что делать этого нельзя. Никогда и никому из женщин или девочек. И просить об этом бесполезно. Можно сколько угодно говорить, что это неправильно с нашей точки зрения, но от этого ничего не меняется, и исключений ни для кого не делается. А ты постоянно делал для панны Элены исключения из общепринятых правил. Я не упрекаю тебя, ты поступал так, потому что любишь её, как родную единственную дочь, ты просто не можешь отказать ей… Но знаешь, что я тебе ещё скажу? Тебе самому хочется попытаться научить её, дать ей в руку шпагу. Эта мысль, о том, что в фехтовании сила и рост не являются решающими, не давала тебе покоя с молодости. Я помню, как ты доказывал, что тебе всё равно, кого учить — юношу или девушку, главное, чтобы у них было желание научиться и минимальные способности.
— Но это же был просто разговор! Неужели ты думаешь, что я всерьёз обдумывал такой вариант?
— Думаю. И ты сам знаешь, что я прав, хоть и не признаёшься в этом. А ещё я думаю, что вы здорово похожи с воспитанницей. Как будто она твоя настоящая племянница.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Янош.
— Вы оба не слишком обращаете внимание на общепринятые вещи. Если вам что-то нужно — вы добиваетесь желаемого, порой обходя все правила и нормы. Панне, конечно, труднее, поскольку она девушка, а, стало быть, и ограничений для неё в жизни больше. А желаний — много. Вот она и старается достигнуть желаемого любыми доступными ей способами.
— И что с этим делать?
— Всё зависит от точки зрения. Есть вариант — порадоваться.
— Порадоваться? Чему?
— Тому, что ты можешь исполнить сразу два желания: своё и её. Тебе, для того, чтобы проверить свою теорию, не хватало только девицы, которая бы изъявила желание научиться фехтованию. Теперь такая есть. Что же тебя останавливает? — пан Войтек замолчал. После его монолога наступила тишина. Янош опять смотрел в окно, но ус уже оставил в покое и сложил руки на груди. Войтек сидел на диване и, смакуя, потягивал из бокала вино. Наконец, Янош обернулся и казал уже более спокойно:
— Хорошо. Признаю: во многом, хотя и не во всём, ты прав. Наверное, прав ты и в том, что мне отчасти, действительно, хотелось бы научить её. Всё так. И вот теперь, зная положение вещей, ты — мой друг — посоветуй мне: что предпринять? Как и что говорить?
— Так ведь я уже сказал — пансион при монастыре или жизнь взаперти. Только думаю, что удержать её под замком будет невозможно, она всё равно найдёт возможность оттуда сбежать. Но при этом может так обидеться, что не вернётся и наделает глупостей. Так что, тебе остаётся только либо удовлетворить её просьбу, либо отправить в пансион. Оттуда сбежать тоже можно, но гораздо труднее: монахини — это тебе не любящий дядя. Но на твоём месте, если всё же принимать решение разрешить ей заниматься, хорошо бы поставить условия.
— Какие?
— Ну, уж это тебе виднее! Чего ты хочешь от неё получить? Пусть пообещает сделать что-то, что ты считаешь необходимым, а она не слишком хочет. Ты подумай, не торопись. Может быть всё же — пансион? — с этими словами пан Войтек вышел, оставив Яноша мучиться выбором.
Дни шли за днями, складывались в недели, а решительного разговора с Элен всё не происходило. Для себя Янош решил, что не хочет расставаться с ней так надолго, как того требует обучение в пансионе. Своенравная, самостоятельная воспитанница сделалась необходимой, неотъемлемой частью его жизни. В душе он восхищался её своевольным характером и, хоть напускал на себя сердитый вид, ругая её, но часто при этом посмеивался про себя над окружающими взрослыми людьми, которых так легко могла обвести вокруг пальца хитрая девчонка. К ним он причислял и себя. Элен не шалила, как все другие дети, просто так, бездумно, просто ради шалости. Все её поступки, все возмущавшие добропорядочных воспитателей и учителей желания и вопросы, были объяснимы для того, кто хотел вникнуть в них и понять их.
