— Интересный способ вы выбрали, сударыня, чтобы отметить окончание учёбы! — сразу бросился он в атаку, едва Элен переступила порог. — И что теперь?
— Дядя Янош, вы о чём? Я не понимаю.
— Не понима-а-ете! Вот как! Вы что ж думаете, я обучаю своим приёмам каждого встречного?! Вы же должны были понимать, что свой удар я всегда узнаю! — как всегда, когда он сердился на неё, он называл её на «Вы».
— Если только всё не получилось случайно, — решилась вставить слово Элен. — Всяко бывает.
— Нет, вы только послушайте! Она ещё и рассуждает! — Янош весь кипел от возмущения. — Я спрашиваю: что мне теперь делать? Если всё станет известно…
— А почему всё должно стать известно? Вы собираетесь с кем-то поделиться? Или считаете, что это сделаю я?
— То есть вы признаёте, что это ваших рук дело?
— Ну, вы же сами сказали, что такой удар всё равно, что подпись. Но ведь при этом нужно ещё знать, чья это подпись. Никто здесь не видел такого удара. Я помню, о чём вы предупреждали меня, и никогда не пользовалась им в школе.
Янош заходил по кабинету, заложив руки за спину. Элен терпеливо и молча ждала. Через несколько минут он остановился и спросил:
— Кто кроме вас двоих там был?
— Никто.
— Где это произошло?
— Там, где меня зимой нашёл Юзеф — в маленьком глухом тупичке. Туда не выходит ни одно окно, а с улицы ничего не видно, поскольку тупичок слегка поворачивает направо.
— И как вы встретились?
— Лех передал мне письмо через наших денщиков. В нём он…м-м… выражал желание встретиться без свидетелей, если я не испугаюсь. Место он предоставил выбрать мне.
— И вы, естественно, не испугались. Скорее обрадовались… — проворчал Янош.
— Да, обрадовалась. Лучше было выяснить всё сейчас, чем постоянно ходить и думать о возможной угрозе.
— Где письмо? — рявкнул Янош.
— Сожгла.
— Почему с тобой не пошёл Юзеф? — Элен заметила, что дядя перешёл на «ты», значит, уже не сердился так, как в начале разговора.
— Я сказала, что пойду проветриться. Была середина дня, светло, много прохожих. Я пообещала быть осторожной.
— Что дальше?
— Ничего. Теперь я не боюсь, что кто-то бросится на меня из-за угла с ножом или палкой. Вот и всё.
Янош ещё походил, ещё подумал.
— Ладно, иди пока к себе. Дальше разберусь без тебя.
Когда она ушла, Буевич велел пригласить обоих учителей. Он предложил им присесть, но сам остался стоять — слишком он был взбудоражен, чтобы усидеть на месте.
— Вы, естественно поняли, что является причиной нашего предстоящего разговора. У меня есть к вам вопросы. Как вы считаете, сможем ли мы узнать виновника трагедии?
Учителя переглянулись. Пан Стоцкий пожал плечами и ответил:
— Узнать? Но как? Если бы кто-то видел, как всё произошло, я думаю, нам бы уже было всё ясно. Но… — и он развёл руками, — свидетелей нет!
— Но нет ли каких-нибудь доказательств?
— Кроме необычного удара — ничего, — ответил герр Нейрат. — Но как узнать, кто его нанёс? В школе я никогда ни у кого такого не видел. А вы, герр Стоцкий?
— Нет, я тоже не знаю, кто бы это мог быть.
— А что вам известно о врагах пана Леха? Были они?
— Ну, наверняка, были, у кого их только нет, — сказал пан Стоцкий. — Пан Лех был довольно резким молодым человеком и умел возбуждать антипатию, как никто другой. Но чтобы настолько ненавидеть его… Нет, я не знаю.
— А вы, герр Нейрат?
— Мне сложно ответить вам, герр Буевич.
— Да, я понимаю. Теперь следующий вопрос. Может ли злоумышленником оказаться один из курсантов?
— Да кто ж это может сказать? — Стоцкий всплеснул руками. — Ведь доказательств нет!
— А если предположить?
— Герр Буевич, возможно всё, — произнёс немец. — Одно могу сказать: это должен быть очень искусный фехтовальщик. Вы же сами видели, как владеет шпагой пан Лех. То есть владел. Простите.
— И что бы вы сказали, как бы отнеслись к ученику, если его вина в данном прискорбном инциденте была бы доказана? Удовлетворите моё любопытство: скажите, пан Стоцкий, как бы вы оценили такой поступок?
Стоцкий поднял брови, на секунду-другую задумался и ответил:
— Что ж. Мы готовили их к поединкам. Думаю, если бы это сделал ученик школы, можно было бы гордиться такой его подготовкой. А если это был кто-то посторонний… я бы огорчился. Это означало бы, что мы не смогли научить даже такого бесспорно талантливого человека, как пан Лех, успешно защищать свою жизнь.
