Наследие Дерини. Роман - страница 41

Дрожащими руками Райс-Майкл поднял чашу, поднес ее к губам и осушил до дна, от всей души желая, чтобы эти слова оказались правдой. Жидкость оказалась горькой на вкус и отдавала золой и отчаянием, и у нее был солоноватый привкус крови, напоминавший о бренности всего сущего. На короткий миг ему показалось, будто что-то шевельнулось глубоко внутри, замелькали призраки каких-то образов, дразня воображение за сомкнутыми веками, но он никак не мог сосредоточиться на них.

Со стоном отчаяния он попытался уловить и удержать приоткрывшийся дар, вслепую схватил кольцо Огня со дна опустевшей чаши и с силой надел его себе на палец. Было еще мгновение какой-то поразительной отчаянной ясности, но оно тут же миновало, даже прежде чем он успел его осознать.

«Нет! Вернись!» - взмолился он в глубине души, устремив незрячий взор куда-то во тьму.

Молитвенно стиснув руки на груди, он ощупал оцарапанный сустав: поранился, когда надевал Кольцо. И именно в этот миг внезапно ощутил постороннее присутствие в круге, одновременно такое знакомое и чуждое… Это был не Джорем, не Тиег, и никто другой… Нет, перед ним был Тот, кто своей властью мог дать ему второе зрение, если бы только ему удалось сосредоточиться, прорваться сквозь окружавшую его плотную пелену. Но как?

- Пожалуйста, помоги мне, - прошептал он, еще сильнее сжимая руки. - Помоги мне, кто бы ты ни был, помоги мне прозреть, ради моей короны и всего королевства.

И сквозь мрак отчаяния, сквозь совершенную беспросветность окутавшей его тьмы бессилия он вдруг ощутил прохладное касание на шее. То была фибула Халдейнов, и внезапно слова Джорема с необычайной ясностью всплыли у него в памяти: «Жертва крови… испытание отваги…» В тот же миг он понял, что делать. Разумом он не желал этого, но страх отступил, и пальцы неуклюже потянулись к застежке броши, высвобождая сверкающую стальную булавку, проверяя ее остроту на нежной коже.

- Сир, в чем дело? - донесся откуда-то издалека встревоженный голос Джорема.

Но он лишь затряс головой и отпрянул, не желая, чтобы кто-либо касался его в этот миг, а затем раскрыл застежку пошире, чтобы крепче ухватиться за саму фибулу, и уверенно прижал острую иглу в ладони левой руки.

- Не трогайте меня, - прошептал он. - Я должен это сделать!

Кровь стучала у него в висках, но одновременно в душе на смену отчаянию пришла волна надежды. Смертная плоть страшилась испытания болью, но самый страх свой он с мольбой вознес как жертвоприношение Тем, кто наблюдал за ним, в чьем присутствии он более не сомневался. К самому Господу, кому молился о спасении, и для служения которому был помазан королем. В отличие от своего отца или брата Джавана, он никогда не считал себя особо верующим человеком, но теперь ощущал несомненную правоту и необходимость этого деяния.

- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, - прошептал он, стремясь наполнить эти слова всем жаром своей души. - Да будет на все воля Твоя!

И с этими словами он с силой вонзил иглу в ладонь, удивляясь, насколько трудно оказалось пронзить сталью плоть и мышцы.

И какая боль… Слепящая, испепеляющая агония волнами распространялась из руки по всему телу, заливая сознание вспышками жгуче-белого света, словно расплавленный металл стекал у него по руке, но куда хуже мучений физических оказалась боль, вспыхнувшая в мозгу.

Пламя озарило давние похороненные в глубинах памяти воспоминания… Вот он бесстрашно стоит перед отцом и пьет из другой чаши, вот руки отца касаются его головы, и сквозь них потоком устремляется тепло и свет, пробуждая в нем силу, открывая доступ и озаряя все уголки рассудка, а затем вновь настает Слепота. И встают в мозгу преграды, которые должны были рухнуть еще шесть лет назад, после смерти Джавана… Но руки отца остались в воспоминаниях, а здесь и сейчас его вдруг коснулся кто-то другой. И это был не Джорем и не Тиег. Он чувствовал чье-то присутствие совсем рядом, кто-то пытался проникнуть в его мысли, просил, уговаривал, настаивал, но защиты его взбунтовались и восстали со всей жесткостью. Он не ощущал зла в этом Другом, и сознавал, что не должен сопротивляться, но не находил в себе сил уступить. В отчаянии он еще сильнее вонзил иглу в ладонь и провернул ее внутри, вытолкнув золотое острие наружу между костями.