– Ну, конечно же, она из «тайги» приехала, – шептались у нее за спиной, откуда взяться воспитанию!
Мама от этих разговоров и язвительных шуток становилась неуверенной в себе. Высокомерие московской семьи к приехавшей с края света девушке, сумевшей непонятно как «отхватить» себе видного жениха, сопровождало ее с первых дней появления на пороге дома. Ее лицо с близоруким взглядом становилось все более растерянным и напряженным. Она словно ждала какой-то пощечины, толчка, удара. Радость, надежда на счастье были утрачены. Неуверенность стала оборачиваться резкостью. Она все чаще вспоминала своего погибшего отца. Представляла, как бы он приехал в этот московский дом и заступился за нее. «Я – безотцовщина», – говорила она о себе, когда слышала что-то обидное. Ее отец горел в танке, оказавшись на Курской дуге, и умер от ран осенью 1943 года недалеко от Полтавы. Сам он был детдомовский. О его прошлом никто ничего не знал. Маму окружало чужое поле, где не было ни родных, ни друзей. Правда, у нее было одно преимущество. Она обладала независимым и свободным характером, сложившимся на просторах дикой природы. Тайга, которой она так стеснялась, о которой ей напоминали почти каждый день, давала ей то, что здесь было невозможно. У нее не было чувства страха. И Гавриил Петрович об этом знал. Она даже не подозревала, что люди могут так бояться собственного прошлого, что-то умалчивать, что-то скрывать. Но в то же время получалось так, что, будучи в постоянной оппозиции ко всем членам семьи, она все больше входила в роль страдающей и оскорбленной.
Отец же, напротив, чувствовал себя благополучным и всеми любимым.
Дети – существа неверные, они чаще льнут к победителям, так в детстве я оказалась ближе к отцу.
Отец рассказывал мне все, что знал. Конечно же, это создавало некий шум в голове, но в то же время его дружеская доверительность делала меня очень счастливой. Я знала, что ни у кого нет таких отцов, которые вот так – на равных разговаривают со своими детьми. Казалось, что он захотел заново переписать свое детство, внушить мне самые идеальные представления о мире, о том, что хорошее непременно победит плохое. Абсолютно всерьез он доказывал, что цель моей жизни в том, что я должна стать лучше его, и только тогда возможен прогресс.
– Если все дети будут лучше своих родителей, представляешь, какой мир настанет! – радостно твердил он.
Я же считала его совершенным человеком. Так продолжалось лет до девяти.
Первое потрясение случилось, когда я увидела его пьяным. Я еще толком не понимала, что это такое. Пьяные на улицах были не в счет. Однажды после какого-то застолья – мы жили тогда в коммуналке на Старом шоссе, – отец, выходя из-за стола, стал клониться то на правый, то на левый бок, падать, и что самое ужасное – говорить нечто нечленораздельное. Он как-то весело мычал и при этом неуверенно смотрел на меня. Какая-то его часть, видимо, понимала, что происходит нечто непотребное. Я застыла в столбняке, прижавшись к стене, и с ужасом смотрела на него. На следующее утро он несколько раз подходил ко мне, что-то пытаясь объяснить. Но теперь я испытывала такой стыд за него, что боялась разговаривать, как прежде. Что-то изменилось в нашем общем с ним мире.
Потом я читала про Ноя, которого сын увидел пьяным и нагим и, как известно, стал рассказывать об этом своим братьям, что привело к тому, что был прославлен в истории библейским Хамом. Я же, напротив, ни с кем этой новостью не делилась, а стала жить со своей тайной про отца, что делало меня разъятой пополам. Казалось бы, в этом же не было ничего особенного. У кого не пили отцы? Но я-то знала, что он – другой.
Будучи нетрезвым, отец часто превращался в героя разных происшествий. Ему это даже нравилось. С ним случались приключения, которые нанизывались историями-главами в книгу его жизни, которые он тоже любил рассказывать своим друзьям-военпредам.
Однажды нас всех заперли в дачном домике, потому что дед собирал мед из ульев. Он нарядился в специальный костюм, надев шапку с сеткой, и позвал моего отца, который только что вышел в подпитии из-за воскресного стола. Было известно, что пчел нервировал запах алкоголя, но ко всему прочему отец почему-то пошел помогать деду извлекать мед из улья в одних плавках. Он должен был поднять крышку в пчелином домике и держать ее перед собой. При этом он защищался дымом-окуривателем, и, видимо, ему казалось, что он был в безопасности. Однако случилось нечто непредвиденное. Отец неловко качнулся и… перевернул улей. Взбешенная пчелиная семья вырвалась из домика и рванулась к нему. Благо он был почти голый. И тогда он побежал. Сначала перелетел через забор дачи. Потом он с гордостью рассказывал, как с ходу взял рекорд Брумеля. Затем перепрыгнул второе препятствие – забор, отделяющий дачи от леса. Кинулся через лес к пруду. До воды был километр. Отец в подробностях вспоминал, как навстречу ему с пляжа шли полуголые люди и, еще издалека увидев странного типа, который, истошно крича, бежал им навстречу, стали гоготать, показывая на него друг другу пальцем. Когда же отец пробежал мимо, у него за спиной раздался страшный крик. Пчелы, споткнувшись об отцовских обидчиков, стали кусать их с удвоенной яростью. Так отец, преодолевая препятствия – пеньки, сваленные деревья, кусты, – добежал до пруда, под завязку заполненного сотнями купающихся. День был жаркий. Через несколько минут он вынырнул – все до единого человека исчезли. На этом месте рассказа все смеялись до слез.
