Рослин ее не слушала.
– Берк не сказал, что ушел навсегда. Нет-нет. Он не сказал, что больше не… -она запнулась, всхлипнула тоненько, – не любит меня. Нет, я не стану делать радикальных шагов. Ничего такого, что могло бы его разозлить. Если я буду с ним добра, он, наверное, вернется. – Ее голос был преисполнен трагического недоумения и изумленной наивности. – А я-то думала, что впереди нас ждет тишь да гладь – теперь, когда все трудности позади.
– Сукин сын. – Рут ее слова не убедили и не смягчили. – Что за сукин сын.
– Мы можем чем-нибудь помочь? – промямлила я. – Тебе что-нибудь нужно?
Рослин ответила слабой улыбкой.
– Нет. Мы переживем и это. Вместе с Анной Франк я верю, что в глубине души люди очень добры.
– Прекрати цитировать пошлости! – взвилась Рут.
Рослин не обратила внимания на ее взрыв.
– Когда Берк вернется, дом будет его ждать, – сказала она. – Безупречный, в идеальном порядке.
Рут взяла ладонь Рослин в свою, погладила.
– Ах, Рослин, – бесхитростно произнесла она. – А когда он у тебя был не безупречен, не в идеальном порядке?
Целую неделю Рослин была неизменно оживлена, ее вера в возвращение Берка неколебима. Казалось, она поставила себе целью заполнить дни беспрерывной, лихорадочной деятельностью во благо семьи. Она весело махала нам с крыльца, до блеска намывая окна, или из машины, мотаясь взад-вперед по каким-то домашним делам. Вечерами все до единого окна в доме гостеприимно сияли теплым светом. Обнадеженные ее энергией, мы с Рут в пятницу пересекли сквер, чтобы распить с Рослин бутылку вина перед ужином. Рослин мы обнаружили у гаража – неряшливую, сникшую. Услышав наши шаги, она подняла голову, на лице ее лежала печать отчаяния.
– Что?! – выдохнула я. – Берк?…
– Нет, – чуть слышно отозвалась Рослин. А потом: – Да.
Она протянула толстый журнал, скрученный в тугую трубку и измочаленный там, где его терзали безостановочно сжимающиеся пальцы Рослин:
– Вот. Нашла среди его журналов про охоту.
Я вынула журнал из ее руки, развернула, это оказался каталог белья «Виктория» -сплошь длинноволосые, длинноногие полуобнаженные красотки.
– Сверху, – простонала Рослин. – В самом углу.
Со снимка зазывно смотрела брюнетка в бикини, кокетливо надув губки. Ничего особенного: та же соблазнительная поза, что и на сотнях других снимков, тот же бюст, как две спелые дыни вываливающийся из подобия лифчика. Но под иллюстрацией было начертано черными, жирными, наглыми каракулями: «Закажи вот это. Трина».
– Трина, – бесцветным голосом повторила Рослин. – «Закажи вот это. Трина». Знаете, кто такая Трина? Это уменьшительное от Катрина. Берк так называл нашу садовницу! Забавно, правда? – От шепота не осталось и следа, она почти визжала. – У моего мужа интрижка с блондинкой, которая стрижет наши газоны! Я сама сто лет назад наняла девочку с косичками – восемнадцать лет, со школьной скамьи, без гроша! А теперь… – Визг раскололся на всхлипы. – Я ему верила! – навзрыд выкрикнула Рослин. – Верила, что он допоздна работает, верила, что по выходным охотится. – Рухнув на колени, она спрятала лицо в ладонях. – Для меня у него не нашлось ласкового имени. Столько лет… столько лет я старалась все делать как можно лучше, быть хорошей женой. Хорошей матерью. Я так старалась, так старалась. Что же я сделала не так?
Рут опустилась рядом с Рослин на корточки, убрала ее ладони от лица.
– Ты хорошая мать. Ты замечательная жена. Ты ничего не сделала. Берк виноват, Берк!!! Твоей вины нет.
Рослин, казалось, не слышала. Протянув руку, она погладила травинки – тоненькие, юные, нежно-зеленые.
– Смотрите, – сказала она, коснувшись пальцем глубокого следа от колеса у края дорожки. – Я всегда так осторожно подаю назад, так осторожно. – У нее вновь сорвался голос. – А он проехал по травке. Он ее убил. – Голос вдруг стал скрипучим. – Кусок дерьма, – произнесла Рослин, от которой я ни разу за все годы не услышала ругательства. – Неудивительно, что эта сучка влетала нам в чертовски круглую сумму. А на какие шиши они бы трахались?
Эта крутая перемена в ее настроении оказалась лишь прелюдией – прелюдией к предстоящим неделям, в течение которых Рослин блекла и чахла вместе с природой. Прежде она всегда жила вне нас, обособленно, в стороне, всецело поглощенная буднями и праздниками детей, а в те страшные, тоскливые недели мы с Рут оказались втянутыми в личную жизнь Рослин. Из сочувствия, из необходимости, из соседского долга. И потому, что все мы женщины.
