– А за это получай пресловутый «испепеляющий взор»! – Я пригвоздила его возмущенным взглядом. Затем бережно вытерла бокал на тонкой ножке и спросила: – А как тебе финт с десертом топлес? Выкинь я такое – что бы ты сделал?
– Убил бы, – отрезал он и добавил как бы мимоходом: – Тебе не кажется, что вы с Рут слишком много общаетесь?
Я почувствовала, как губы сами собой сжимаются от упрямства.
– Уточни это свое «слишком».
– По-моему, Рут умышленно ломает все рамки приличий. Она жаждет скандала.
– Ни то ни другое. Она искренне в это верит.
– Во что именно – в это? Она пытается тебя обратить в свою веру?
– Обратить? - Тлеющий уголек вспыхнул яростным белым жаром. Я встала перед Скотти, помешав ему закрыть посудомоечную машину. – Ну, допустим, пытается. Ты что же, не веришь в меня, в мой здравый смысл, в мое право принимать решения и мыслить, как я хочу? – Я крутанула ручку уничтожителя отходов, в кои веки получив удовольствие от его захлебывающегося скрежета.
– При работающей посудомоечной машине его включать нельзя, – сказал Скотти.
– Кухня – это моя вотчина, так что уж позволь здесь командовать мне! – рявкнула я.
– Отлично. – Он вышел вон.
Это был наш первый спор о Рут, но далеко не последний. Как правило, нечастые стычки между нами касались мелких и типично семейных проблем: деньги, воспитание детей, домашние обязанности. Имелись, кроме того, сиюминутные вопросы, щекотливые темы, которые мы научились обходить, и темы намеренно избегаемые, но, возможно, и они уходили корнями в феминизм.
– Я ведь почти ничего не покупаю, – возразил Скотти в ответ на мой упрек, что он пожертвовал крупную сумму на бездомных животных, не посоветовавшись со мной. – Могу и потратиться, на что захочу.
– Ясное дело, ты ничего не покупаешь! – взвилась я. – Когда изъявишь желание прогуляться за продуктами или одеждой для детей – я буду счастлива обеспечить тебя списком всего необходимого!
На заре нашего брака Скотти рассказал мне об одной деловой поездке, во время которой его коллега нагло затащил в постель первую встречную. Я была потрясена, я была в бешенстве от того, что Скотти не попытался его остановить или не пригрозил разоблачением.
– Ты стал его сообщником, как ты не понимаешь? – разъяренная, шипела я. – Ты виновен не меньше, чем он, ты с ним связан хотя бы тем, что тоже знаешь!
Мое негодование не поколебало Скотти.
– Я не принимаю участия в шашнях Алана, и этого довольно. Выкинь из головы. Напрасно я рассказал. Отныне я просто-напросто буду помалкивать о чьих-либо похождениях.
Тема так и осталась саднящей раной.
– Я устала от роли карги, – как-то заявила я мужу, когда он экспромтом устроил детям воскресный поход в кафе-мороженое. – Мне приходится растаскивать их по углам, когда они воюют, вершить правосудие, заставлять делать уроки, наводить порядок в комнатах, а ты появляешься в доме, будто Папуля из Диснейленда.
– Ты тоже могла бы угостить их мороженым, – ответил Скотти. – И вообще, дом и дети – это твоя работа.
Его самодовольство меня взбесило.
– А твоя в чем? Покажи-ка, где это в списке твоих обязанностей значится «регулярно охаживать жену, чтоб не забывала свое место»?
– Что пришло с почтой? – спросила Рут в парке, закрывая каталог «Санданс».
– Вот это, – мрачно отозвалась я, держа в руке письмо с отказом напечатать мою новеллу.
– Ага! Значит, что-то ты все же написала! - Она вслух прочла куцый комментарий редактора: – «Не убедительно». А о чем рассказ?
– О супругах, которые решили развестись.
Рут вернула мне письмо и скрестила на груди руки.
– Быть может, вам со Скотти стоит разбежаться, чтобы твои слова получили убедительность личного опыта.
Я скомкала листок.
– Помощи от тебя…
– Вот что, – сказала Рут. – Один автор, помнится, утверждал, что писатель должен быть молчуном, хитрецом и изгнанником. Я бы к этому краткому списку добавила еще один пункт – безжалостность. Писатель обязан быть безжалостным.
– Благодарю за совет, – обиженно отозвалась я. – Обещаю посвятить тебе первую книгу.
– Ну нет. Ты должна посвятить ее Скотти.
Меня удивило это предложение.
– Скотти? Почему – Скотти? Он в жизни не прочел ни единого написанного мною слова.
