Гипоппотамные туши землеройных машин временно приручены, утихомирены и пристроены на отдых у края двора, непонятно-грозные, как выброшенные на берег останки. Где-то под утрамбованным, выложенным ступенями красноземом, погребена дорожка, которую так яростно пробивала Рут, наш добровольный борец за права пешеходов. Дорожка опоздала; я вновь вижу, как мы с Рут трусим вслед за детскими велосипедами, вцепившись в воротники рубашек своих детей, задыхаясь и маневрируя между колючих бомбочек амбрового дерева. Памятные детали.
Я бросаю взгляд на вишню, деревце Рут, или то, что от него осталось. Оно несомненно погибнет: наши новые соседи безжалостно обкорнали его в надежде, что вишня стерпит землеройные работы. Поразительно, как наши поступки во благо людей зачастую их губят.
Рут была права в своих предсказаниях: наравне с нашими детьми и доходами, вишня росла и хорошела. Каждой весной дерево раскидывалось над нами кружевным, нежнейше-розовым зонтиком, и мы устраивали пикник под его ветвями в цвету – воздушном, как молочный коктейль. Даже когда подросшие дети прониклись презрением к этому ритуалу и отказались от него, мы с Рут сентиментально его поддерживали. Мы вытягивались на траве, поднимали вверх лица и ждали, когда едва заметный ветерок подарит нам беззвучный снегопад из лепестков.
В утренних новостях сообщили, что в Айдахо сегодня выпал снег. А по календарю уже наступила весна, тот самый месяц, когда исчезла Рут. Мне будет не хватать этой весной вишневого снегопада, как мне каждый день не хватает Рут.
Детали: мелкие, курьезные, банальные. Несерьезные, пустые, возвышенные – они все были важны, они составляли суть нашей дружбы.
И все же. Тем не менее. Размышляя обо всем, что нас связывало, я вижу теперь, что не задумалась об ответе на еще один вопрос, который задают друг другу специалисты, избитый, неотступный вопрос.
Чего хотят женщины?
Итак, – сказала мне Рут на автобусной остановке сияющим золотым утром после Дня труда, – оправдания больше не принимаются. Ступайте домой и творите!
Мы ухмыльнулись друг другу как две идиотки. Бетти и Слоун пошли в первый класс, и вожделенное, абсолютное восьмичасовое одиночество каждый будний день таило для нас посулов не меньше, чем для ребенка – растянувшееся на месяц Рождество.
Рут сейчас в двух часовых поясах от меня, и утро еще только ждет ее, девственно нетронутое. Я думаю о Рут. Она знала о моей жажде писательства, знала о моей странной, глубокой потребности фиксировать, изображать, описывать.
Мысль о конечности всего живого, призрак смерти жалит людей на похоронах, в катастрофах, в болезни, при взгляде на взрослеющих детей. Ко мне же эта мысль приходит не дуновением, не шелестом, но хлестким, жгучим вихрем – в книжных магазинах. Ребенком я содрогалась от алчности перед полками с томами С. Льюиса, Лоры Инголс Уайлдер, Фрэнсис Бернетт [27] и даже детективов Нэнси Дрю. А сейчас ровные ряды глянцевых изданий одновременно соблазняют меня чтением и искушают взяться за перо. Жажда писательства граничит с паникой. И, получив несколько часов в день в свое распоряжение, я решила начать писать. Делиться мыслями и повествовать.
– Пишешь? – спрашивала Рут при каждом звонке.
– Печатаю, – отвечала я, страшась оскорбить музу и отказывая себе в незаслуженном титуле «писатель».
А Рут вернулась к страсти своего детства: лошадям. По будням, усаживаясь утром перед ярким электрическим оком компьютера, я в окно наблюдала за сборами подруги в двадцатимильный путь на «Конюшни Пирсон». Она с прежним изяществом носила дымчато-серые, тугие, как вторая кожа, бриджи с высокими черными ботинками – наряд, восторгавший меня еще в «Киавасси».
– Дай что-нибудь почитать, – попросила она два месяца спустя, сидя рядом со мной на скамейке в парке.
Предвестники зимы, лениво планировали на землю осенние листья. Рут прониклась моей писательской жаждой сильнее, чем я ее страстью к верховой езде. Она старательно пересказывала мне фразы, случаи, подробности, которые считала полезными, любопытными или пикантными.
Обводя пальцем имена, вырезанные на деревянной скамье, я думала о скудных записях, нацарапанных в моем блокноте, с такими же вот граффити на полях – паучьими лапками, очкастыми рожицами.
