При виде водки у Барбоса выскочили из головы все покаянно-благочестивые мысли. Иван, решивший было уйти домой, подумал: «Што ж они будут пить на мои деньги, а я облизывайся!» и остался.
С принесенной водкой также не медлили, как и с первой бутылкой.
В самый разгар выпивки Сашка вышел из кузницы, а минуту спустя Лобов вытащил с собой и Рыжова.
– Ты вот што, Федор, не виляй! - сказал Лобов на улице.
– А што? - спросил Рыжов, недоумевая.
– А то... сам знаешь што. Должон нашу руку держать, а не Ванькину... Вот што.
Тут только Рыжов понял, что парни всерьез задумали расправиться с Иваном, и, хотя в глазах у него уже мелькали «зайчики» и море начинало казаться по колено, ему не хотелось ввязываться в драку.
– Господи помилуй, я ничью руку не держу. Разбирайтесь как хотите. Мое дело сторона.
Лобов выругался.
– А угощение Сашкино получал?
– Што ж, я и Ванюхино получал.
– Не виляй, а то и вот этого в копало получишь... вместе с Ванькой с своим...
Запальчивый Лобов сунул Федору к самому носу кулак.
– Чуешь, чем пахнет? То-то...
– У меня самого два таких-то... - ответил Рыжов и пьяно полухитро, полузаискивающе ухмыльнулся. - Ага, Федька теперича занадобился... Без Федьки-то не тово... Тоже богатыри, а все храбрились: мы да мы...
– Да ты дело говори, черт. Чего? не хочешь, так и без тебя обойдемся. Чего? - угрюмо сказал Сашка.
Красные искорки запрыгали в сощурившихся глазах Рыжова; хитрая мысль промелькнула на лице.
Он, опустив глаза, вдруг высоко вскинул рукой с растопыренными пальцами.
– Ну?
Сашка подставил свою ладонь.
Они ударили по рукам.
– То-то, гляди... - сквозь зубы проговорил Сашка.
– Ну, вот, толковать... - ответил Рыжов.
Они вернулись в кузницу.
Рыжов не питал к Ивану решительно никакой неприязни, парнями же дорожил постольку, поскольку они могли угощать его водкой. Он решил тайком предупредить Ивана о грозившей ему опасности, а самому скрыться.
Вскоре выпивка превратилась в отвратительное мужицкое пьянство. Парни орали и без всякой нужды, а только по раcпущенности и привычке, ставшей второю натурой, сквернословили так, что казалось, будто других слов, кроме самых пакостных, они не знали. Даже молотобоец Егора, 16-летний мальчишка, обыкновенно скромный и застенчивый, что встречается теперь чрезвычайно редко среди подрастающего деревенского поколения, не отставал от других ни в пьянстве, ни в «загибании» непотребных словечек. Сашка несколько раз начинал придираться к Ивану, грозил рассчитаться с ним, но каждый раз спохватывался, скрипел зубами и умолкал. Придирались и Лобов с Горшковым. Иван, чем больше пил, тем решительнее отбивал наскоки парней. В его отуманенной голове, однако, прочно сложилось убеждение, что парни питают к нему серьезную враждебность и не прочь, пожалуй, подраться с ним, но, уверенный в своей исполинской силе, он относился к ним с добродушным презрением. Ему и в голову не приходило, что его приятели намерены пустить в ход против него топоры и камни.
Две бутылки были уже опорожнены; гости не проявляли больше желания угощать хозяина. Убедившись в этом, Барбос, подрыгивая коленями, встал и, обводя вокруг себя мутными глазами и едва ворочая еще менее послушным, чем прежде, языком, промолвил:
– Вот дело-то... какое... робя... Выходи, што ль...
– А почему? – спросил Сашка.
Кузнец не сразу собрался ответить.
– Кузню замну... потому жона ждет.. в церкву...
Парни расхохотались.
– Э, черт. Чего? к шапочному разбору, - сказал Сашка.
– У его жонка сердитая, страсть! – заметил Горшков. – Расчешет, небось, патлы-то? Боишься, Барбос?
Кузнец опять помедлил.
– Не боится волк собаки... а боится ейной брехни...
Начинало уже заметно вечереть.
Солнце огромным, с короткими лучами, шаром стояло над ближними оголенными от леса холмами, готовое вот-вот скрыться за ними. Низины потемнели. От деревьев и строений потянулись длинные тени.
Парни решили, что им незачем больше медлить. Все они были полупьяные и возбужденные. Намеченная впереди цель, озабочивавшая и волновавшая, спасла их от окончательного опьянения. Кроме того, Сашка и трое остальных заговорщиков условились сильнее напоить Ивана и Рыжова, на которого не полагались вполне, сами же по возможности воздерживались, мечтая вознаградить себя дорогой по окончании «дела». Для этого у Сашки в телеге было отложено целых пять полубутылок.
