Это меня так обрадовало, что я стал продолжать поиски. Не только в библиотеках. Попытался даже найти очевидцев – тех, кто участвовал в Англо-бурской войне. Вдруг кто-то еще жив. Узнал адрес сестры милосердия, которая работала в русском госпитале в Трансваале в 1900-м. Нашел дом, квартиру. На Васильевском острове. Но, увы, ее уже не было.
Лишь через много лет, уже в семидесятых, на том же Васильевском нашел сына Евгения Яковлевича Максимова, участника Англо-бурской войны. Буры избрали его в 1900-м одним из своих генералов. У сына, профессора Александра Евгеньевича, сохранился архив отца. Документы. Письма.
Находки грели душу. Казалось, чувствуешь вкус, цвет, запах дальних времен – и африканских, и наших, российских.
Так что мог идти консультироваться не с пустыми руками.
* * *
Постепенно мне все больше хотелось понять, как создается образ той или иной страны: из подлинных знаний, из предрассудков, мифологизации. Это привело к тому, что я стал искать, как же возник образ Южной Африки (в дальнейшем я написал книгу «Облик далекой страны»).
Мне очень помог, правда, уже не в студенческие, а в аспирантские годы, мой учитель и друг Николай Александрович Ерофеев. Он готовил книгу об образе Англии в России.
Говорил мне:
– Думая об образах других стран, надо начинать с того, как возникает образ нашей России. И как в России судят о других странах.
Напоминал мне о русофобии на Западе. И о том, какие суждения появлялись у нас. Например, антизападное мнение Николая I: «Посмотришь, порассудишь и убедишься, что если там что и лучше, то у нас оно выкупается другим словом, что такое несовершенство во многом лучше их совершенства»[54]. А шеф жандармов Бенкендорф утверждал: «…прошлое России удивительно, настоящее великолепно, а будущее замечательно»[55].
А русские журналы? В 1847 году в «Современнике»: «Едва ли есть другой народ, в котором национальный эгоизм доходил бы до таких крайностей, как у англичан»[56].
Даже Белинский подпал под господствующее мнение об эгоизме англичан. Утверждал: «…политическое своекорыстие и эгоизм являются национальным пороком этого народа»[57].
А мнение Николая II о японцах? Они – «макаки».
Что ж, такие высказывания надо знать. Они помогают понять подобные мнения, рожденные во многих других странах.
Но обязательно помнить и слова Герцена: «…вместе с ненавистью и пренебрежением к Западу – ненависть и пренебрежение к свободе мысли, к праву, ко всем гарантиям, ко всей цивилизации»[58].
И такое близкое мне мнение Ерофеева: «Положительный образ человека и народа способствует установлению контактов с ним, отрицательный оказывается препятствием для таких контактов, для взаимопонимания и сближения»[59].
Все это я старался не забывать, когда готовил книгу «Образ далекой страны». Но это было уже позднее.
А тогда – какова студенческая жизнь в последние годы сталинизма?
В мои студенческие годы общая ситуация вокруг поражала меня все больше. Даже судьба Мавродина.
Февраль 49-го. Буквально после первой же его лекции подхожу к нему:
– Не разрешите мне сдать экзамен досрочно?
Получалось (до меня не сразу дошло), что не хочу я слушать его лекции. Но он ответил спокойно:
– Пожалуйста.
Согласие я получил. Надо было готовиться. А лень брала свое – откладывал со дня на день.
Вскоре он остановил меня в коридоре:
– Если хотите сдавать экзамен м н е, приходите завтра.
Я не очень понял. Но всю ночь готовился и назавтра пришел. Отвечал сбивчиво. Вместо восстания Болотникова рассказал о Булавине. Но он смотрел отсутствующим взглядом и молча поставил «отлично».
И буквально в тот же день я – совершенно случайно – узнал, что его вызывали в Москву, к Шкирятову, в Комиссию партийного контроля. И предъявили такие обвинения, после которых он вряд ли мог остаться деканом. А то и партбилет потерять.
Я был потрясен: в этой ситуации он вспомнил о каком-то первокурснике с его нелепой просьбой!
Эту новость на курсе я узнал первым. На следующий день пошел на его лекцию, хотя и сдал экзамен. И уговорил сокурсников аплодировать.
Через несколько дней его сняли с должности декана, уволили из университета и исключили из партии.
