Наше неушедшее время - страница 11

А ведь Ольга Берггольц сидела в Тридцать Седьмом, Твардовский – сын раскулаченного, Симонов – дворянский отпрыск.

Для того, чтобы даже у таких людей, как Симонов, Твардовский и Берггольц, открылись глаза, потребовались годы. Они жили в те годы, когда Академия наук СССР приветствовала Сталина так: «Вам, величайшему мыслителю нашего времени и корифею передовой науки, пламенный привет»[41]. В то время для миллионов и миллионов людей Сталин был, как сказал Окуджава:

Лишь через много лет Симонов написал: «Это время, наверное, если быть честным, нельзя простить не только Сталину, но и никому, в том числе и самому себе». За что? «Плохо было уже то, что ты к этому привык»[43].

Да, многим и многим предстояло еще долго и трудно снимать пелену со своих глаз – вплоть до 1956-го, до разоблачений деятельности Сталина.

Но так ли уж мало было и тех, кто и раньше жил с открытыми глазами? Такие люди были. Мы до сих пор знаем о них намного меньше, чем они заслуживают.

Тем, кто собирался на нашей кухне, не нужно было дожидаться, пока откроются их глаза. Они понимали. Почему? Они происходили из старой петербургской интеллигенции, о которой говорили тогда: «из бывших». Жили под угрозой постоянных преследований, и их это многому научило.

Люди, среди которых я рос, были уверены в поражении Гитлера. Но – какую же ужасную цену заплатит за это наш народ!

И хотели надеяться, что после войны власть будет врать нам голосом Сталина и голосами других хотя бы поменьше.

После эвакуации из Ленинграда мы с мамой в конце 1943-го оказались в Москве. Мне портила жизнь болезнь левого бока: частые сильные приступы боли. В июне 1944 года я оказался в госпитале на Пироговке. Лежал там почти месяц: разрезали бок, оказалась врожденная болезнь почки, обострившаяся во время ленинградской блокады.

На всю жизнь остались впечатления от встреч с ранеными офицерами и солдатами. И той общей смены настроения, которая наступила после открытия Второго фронта – высадки англо-американских войск в Нормандии 6 июня.

Хорошо помню общее настроение до этого. Говорили о западных союзниках без симпатии: «начерчилли-начерчилли, а рузвельтатов-то и нет». Свершившееся наконец открытие Второго фронта и вести о боях в Нормандии стали началом того настроения, которое потом вылилось у молодежи в песнях и уже с симпатией к союзникам.

Об англичанах – начиналась так:

А конец:

И это несмотря на то, что нам, школьникам, запрещали танцевать «западные» танцы: фокстроты и танго, а вместо них заставляли на школьных вечерах танцевать бальные танцы, такие как падепатинер.

Рассказывали мне о положении в воинских частях и на фронте и не совсем так, как в официальных сводках.

Как-то в минуты особой откровенности один из офицеров, уже немолодой, сказал мне:

– Ну мы же сами виноваты, что понесли в войну такие громадные потери. Сталин ведь в 1937 году так ослабил нашу армию! Было пять маршалов, он ликвидировал трех, как раз тех, кто знали, как сейчас ведутся современные войны. Это Тухачевский, Егоров, Блюхер. Оставил двух участников Гражданской войны: Ворошилова и Будённого. И сколько репрессировал флагманов флота, командиров корпусов, десятки тысяч офицеров! Если бы этого не было, если бы он наши войска так не ослабил, осмелился бы Гитлер напасть на нас?

Кто-то из офицеров, в порыве откровенности возмущался тем, что в начале войны были высланы в Среднюю Азию и Сибирь тысячи немцев, которые жили в Поволжье, и упразднена их автономная республика. Он говорил:

– Я уже два года воюю против немцев. Но каких немцев? Гитлеровских войск. А немцы, которые из поколения в поколение живут в России? Чем они виноваты?

Все это мне запомнилось.

Мне поставил диагноз и сделал тяжелую операцию лучший тогда советский уролог – Р.М. Фронштейн (теперь эта клиника носит его имя).