И были мы уже вдалеке от земли. Рано, как всегда, там, вдали, в ночи моей земли, принялся я следить полёт тёмных птиц, что взмывали, пропитываясь неясной прозрачностью. И смотрел я на падение тех лепестков, что отрывались от солнца, как бы осенью света. Тогда явилась Утренняя звезда. От снежных вершин неслось глубокое биение, как большая свеча, как музыка. И в колыханиях звука я различал также и цвет, свет небесный, и чувствовал, что здесь живёт она, в световых пространствах, на Утренней звезде. И я соприкасался с её пальцами, и я утешался её руками. Ибо сердце моё билось там, и звезда была во мне. И пальцы её в средоточии далёкой музыки начали ткать тунику для моей души; ткали, ткали, корабль, киль, звук, сумрак, что поможет нам пересечь день по опасным водам вечности. Но не должно таким образом покидать землю. Нет. Это земля в нас нуждается, дабы мы восхитили её. Млеко земли должно было подняться по нашим ногам, оросить кубок, произрастить воздух, приводя к бытию летучему её самоё. И это не может сотвориться без нас. Кроме того, не ведала она земли. Так долго беседовала она со смертью, так захвачена была она этим повествованием, что отсутствовала для времени, что отсутствовала для жизни. Жизнь её была сосредоточена здесь, без остатка, в смерти. Поэтому приходил Распятый. Но я, обладавший теперь ею навсегда, думал преподать ей мир, показать ей землю, направить к ней стопы свои, чувства свои, устроить глаза свои так, дабы могли видеть вместе с ней. И стал ходить, и стал видеть. Видел такие вещи, был в таких местах! Поднимался я на гору. На тихой вершине её росли огненные ирисы. Я заставил её идти разувшись по тропинкам из света среди снегов, обходя пылающие ирисы. Также видели мы птиц с голубыми грудками, что летели между двух миров, что смотрели своими красными глазами против ветра. Я входил во многие храмы и был уверен, что она узнавалась в изящных шеях пепельных изваяний. Я видел всё это для неё. Но там, внутри, где ткут её руки, ведя счёт янтарным камешкам, подбивая одна к одной монетки, прославляя дела эти, там творилась тишина, и нечто взвешивало и расшвыривало всё это. Был также и голос её, что достиг свершения. Были глаза её, что глядели в моих артериях, реках моих, озёрах моих, и что журчали днями и часами. Её голос обладал нежным звучанием песочных часов: она говорила о том, чего мне всё ещё не доставало. Но она тоже не познала любви. Любви оборотной стороны света, любви сумеречной. Ибо она была так беременна светом… И я сказал себе: я должен показать ей это. И тогда в каждой близости была она, исследующая, вопрошающая. Я предавал ей всё что мог, без сожаления о том, что был ей неверен. И как могло бы это случиться, если я любил вместе с ней? В тела всех женщин проникала она. Я жил её радостями и любил её любовями. Здесь, в ночи, вблизи их тел, я чувствовал её прерывистое дыхание, обнаруживая беспокойство их сновидений. И я удалялся в одиночество, когда моя кровь в безумии текла. Но нет не её рука; но нет, не её песочные часы, Они сыпали, непорочные, на сердце мое. Да. Было в стародавнюю пору, уже далёкую, в ночи моей земли. Мне принесла её мать, мёртвую, обхватив своими руками. И, яко тать в нощи, на цыпочках, овладела она всем тем, что было у меня. Поэтому приходил Распятый. И когда я умру, то постараюсь также вскинуться вперед и прокричать туда, где было бы зияние во мраке: "Помоги мне, помоги мне, о бессмертное дитя!" И когда голова моя упадёт назад, не найдётся никого, чтобы поддержать её, никого, никого… Ибо я жил во снах, полнясь сновидениями, как безумный.
Первая публикация на русском — альманах "Бронзовый Век".
Перевод с испанского Олега Фомина.
ОН БЫЛ ЛИШЬ ПРИГЛАШЕННЫЙ ГОСТЬ…
Что вы искали в Антарктиде и Гималаях?
Уже в 45 году я знал, что Гитлер не умер в Берлине, но отправился в Антарктиду, где в 38 году капитан Ritscher открыл оазис в районе Земли Королевы Мод. Но его уже не было там…
Эзотеризм Гитлера относится к иной науке, известной ещё в неолите, к математике архетипических чисел, не признающей силы тяжести, способной объяснить полёты НЛО.
