Дебора подумала, что, возможно, поэтому у него и не было своей семьи.
— Вы сами были еще ребенком.
— Я был достаточно взрослым. Я видел, как живут нормальные люди. У меня были друзья. Их родители проявляли ко мне доброту и тепло. У Кельвина никогда не было друзей. Люди никогда к нему не тянулись.
— Он был очень красивым.
— Но он не улыбался. Ему нелегко было завязать разговор. У него не было друзей, как у меня. Поэтому я пытался дать ему то, что давали мне родители моих друзей. — Том посмотрел на нее измученными глазами. — Я сделал все, что мог, но думаю, этого было недостаточно. Кельвин замкнулся в себе и решил, что ему необязательно испытывать чувства. По крайней мере, мне хотелось так думать. Мне проще было думать, что он ничего не чувствует, чем думать, что ему больно.
Том пошел вдоль берега и наконец остановился у скамейки. Когда-то она была зеленой, но краска облезла, и скамейка стала светло-серой. Дебора сомневалась, что Том вообще ее видит. Он был весь поглощен своими мыслями.
Она последовала за ним вдоль берега. Когда Дебора приблизилась к скамейке, он сказал:
— Однажды Кельвин влюбился. Ему было не больше двенадцати, но он сходил с ума по своей однокласснице, и пару недель она была без ума от него. За те несколько дней, что они были вместе, он очень изменился. Потом она влюбилась в кого-то другого.
— Он был раздавлен.
— Я был бы раздавлен. Но кто может знать, что чувствовал Кельвин? Он замкнулся. Мой брат никак не проявлял свое горе, только почти ничего не ел. Когда же Кельвин решил, что уже достаточно, и начал опять есть как обычно, то вел себя так, словно никогда раньше с ней не встречался. Его скорлупа стала еще толще. — Том смущенно посмотрел на Дебору. — Это похоже на историю человека, который пережил достаточно, чтобы совершить самоубийство?
Ей хотелось возразить, но она не смогла.
— Он был несчастлив.
Том тяжело опустился на скамейку.
— Мои родители наверняка это знали. Но никто из нас ничего не сделал. Мы могли ему помочь. Но не помогли.
— Разве это была ваша обязанность?
— Возможно, нет, пока я был ребенком, но с тех пор прошло много времени. — Том посмотрел на нее. В его глазах было страдание. — Кельвин мой брат. Я должен был любить его. Но как можно любить человека, который все держит в себе? Мы никогда не были настоящими друзьями. Брата ведь любишь только потому, что он твой брат, так ведь? И если ты его любишь, то разве не должен поддерживать с ним связь и интересоваться, все ли у него в порядке?
У Деборы не было ответов. Она села рядом с Томом.
— Вы сказали, что были единственным родственником Кельвина. Значит, ваши родители умерли?
— Да.
— Ваш папа скончался после того инсульта?
— Нет. Он выздоровел. Но уже никогда не ощущал вкуса еды. Он решил уйти на пике славы. Съехал на машине с моста посреди ночи вместе с сидящей рядом женой.
— Самоубийство?
— Нет. Вскрытие показало, что был еще один инсульт. — Том хмыкнул. — Можете представить, что я выслушал от Селены, когда рассказал ей об этом. Все это время она думала, что они погибли по вине пьяного водителя. Видимо, ей так сказал Кельвин. Возможно, ей кажется, что, подав на вас в суд, она отомстит за смерть Кельвина и наших родителей. — Он посмотрел на Дебору. — Я знал, что Селена расстроилась, когда в отчете не была доказана ваша вина, и знал, что она подумывает о судебном иске. Когда же она, в конце концов, мне об этом рассказала, я попытался ее отговорить, потому что у меня было ощущение, что Кельвин частично виноват в собственной смерти. Мне казалось, его жена не захочет, чтобы об этом стало известно всем. До вчерашнего вечера я не знал, что Селена действительно ходила к окружному прокурору. Мы сильно поссорились из-за этого тогда и сегодня утром. Когда я заговорил о самоубийстве, она пришла в ярость.
— Она не заметила ничего странного в поведении мужа незадолго до его смерти?
— Нет.
— Он предпринимал попытки самоубийства раньше?
— Насколько я знаю, нет. Но Кельвин все время был глубоко несчастен. Может быть, его это доконало.
Дебора помолчала. Затем тихо спросила:
— Вы думаете, это самоубийство?
