Она выбежала на крыльцо в одной рубашке, не чувствуя холода, хотела что-то крикнуть, но только открывала рот, не произнося ни слова, захлебываясь ветром.
Он шел по дороге, загребая сапогами снег, обвеваемый метельной пылью, прикрывая лицо.
Потом она часто думала, что, наверно, душа Федора изныла, очерствела в скитаниях, а она не смогла понять, что ожесточило его, превратив в другого человека. Она ждала от него ласки, доброго слова, прежних чувств, а он, наверно, ждал от нее того же. А в ней не нашлось ни терпения, ни доброты, чтобы понять его. едь он же к ней вернулся, домой. И опять ушел. Куда? Зачем?
Почти каждое утро она шла в школу, но и здесь не находила покоя. Наоборот, еще острее чувствовала свое одиночество. Сидя в пустом классе, где, закутанные в паутину, грелись по углам одинокие пауки, не о детях думала, а все о нем, Федоре, вспоминая, как каждое утро, когда она еще спала или делала вид, что спит, он в рассветной полутьме отрезал краюху хлеба, пил молоко и осторожно, боясь ее разбудить, уходил в поле. А потом, уже окончательно проснувшись, она слушала далекий шум его трактора, как будто желавший ей доброго утра.
Через щели забитых досками окон пробивалось розовое солнце, тоненькие лучи его дрожали, пересекая класс, капель стучала по карнизу, на стене, где висел покосившийся портрет президента, пузырились влажные обои. Иногда заходил Андрей Иванович, садился за парту, вынимал бутылочку, спрашивал:
- Просвети, Мария Петровна, от кого произошел человек? се-таки, наверное, от обезьяны, недобрые люди, злые…
- Я понимаю, - говорила она, - ты потому так говоришь, что осуждаешь меня, я понимаю…
- Нет, Петровна, за что мне тебя осуждать?
- Грех на мне, Иваныч.
- Какой грех? Не твой это грех.
- А чей же?
- "Чей, чей?" Не знаю. Кто окружил наши поля непроходимой стеной? Кто оторвал людей от земли? Федора согнал с трактора, с комбайна, погнал шляться по белу свету? Он же механизатор первостатейный, его поле зовет. Как тут не озлобиться, Петровна? Мы кто теперь? Не знаю. Я пахарь, не каменщик, не столяр. Пахари мы, земле братья, родственники. Погибнем, куда денется Россия? Сопьемся, это уж как дважды два - пять.
Она грустно засмеялась, вспомнив, как, бывало, Федор приходил к концу занятий, ждал у приоткрытой двери, а потом провожал домой и спрашивал, передразнивая Митюху Клюева: "Марь Петровна, а батяня мой говорит, что дважды два - пять. Кому верить?"
- Давай выпьем, Петровна, облегчим душу?
- Тебе что, Иваныч, не с кем выпить?
- Много ли я пью, с тобой душевнее… Давай за Федора, за мою Клавушку.
Они выпили. Мария Петровна почмокала губами, попросила, стесняясь:
- Я бы еще выпила…
Он разлил, они выпили, она сказала:
- Неправда, Иваныч, не от обезьяны человек произошел.
- Нет, Марьюшка, от обезьяны, от зверя… - сказав так, он забирал свою бутылочку, стаканчики и уходил.
Ну его, лучше бы не приходил, только еще больше растревожил ее.
Из школы она обычно шла в церковь, подолгу молилась у иконы Дами-ана-целебника, прося исцелить, смягчить душу раба Божьего Федора, простить ее грех, совершенный во гневе.
Ей хотелось, но она стеснялась подойти к отцу Николаю рассказать ему обо всем, что мучит ее, исповедаться. Однако он сам подошел к ней, спросил:
- Что тебя тяготит, сестра?
Она заплакала и, рыдая, рассказала ему, как выгнала мужа, подняв над ним топор. Отец Николай долго говорил с ней, и она ушла от него успокоенная, умиротворенная.
ернувшись домой, сидела на крыльце, смотря, как куры бродят по двору, как пьют талую воду из лужиц, а петух Женька копается у сарая, квохчет не по-доброму, сердито.
Нет, не успокоил ее душу отец Николай, не смирилась она сердцем, знала, что если Федор и вернется, на что у нее не было никакой надежды, если он вернется такой же, она не сможет принять его. Нет, не сможет. "Господи, прости меня, не смогу я, не смогу!" Так хочется, так она ждет того, чтобы вернулся Федор, но тот, прежний, любимый… Но, увы, ведь не бывает, чтобы прошлое возвращалось. Минувшего не вернуть.
Дни бежали, неделя за неделей. За стеной шла торопливая жизнь. На бывшем поле строители рыли котлован, складывали фундаменты будущих коттеджей, звучала русская-нерусская музыка.
