На этот раз номер не удался. А сколько небылиц Скребкова об Опекушине, напечатанных в газетах (особенно местных) и журналах, сошли ему с рук. На него, как на большого знатока биографии и творчества скульптора, ссылаются авторы популярных брошюр и даже одной научной монографии об А. М. Опекушине. Кстати, ничтожно мало написано серьезных, подлинно научных работ о жизни и творчестве выдающегося русского скульптора. Загляните в книжные каталоги по искусству, и вы убедитесь, что многим скульпторам, чьи скромные заслуги перед русским искусством не идут ни в какое сравнение с выдающимися заслугами А. М. Опекушина, повезло значительно больше.
Детство А. М. Опекушина прошло недалеко от родового имения отца великого русского поэта Н. А. Некрасова. Просто какая-то случайность развела дороги двух земляков-волжан. Впрочем, кто может утверждать наверняка, что поэт и скульптор не встречались в Петербурге? Но если они и не встречались в жизни, то их пути должны сойтись сейчас на туристических дорожках. Село Грешнево, где рос поэт, и деревня Свечкино, где родился и окончил свои дни скульптор, находятся в одном Некрасовском районе. Каждое лето мимо этих мест проплывают теплоходы с туристами. А почему мимо? Всё лишь по той же причине: ни в Грешнево, ни в Рыбницах равнодушные “попечители искусств” не позаботились о приведении этих исторических мест в порядок. Нельзя больше мириться с душевной вялостью работников Ярославского художественного музея и областного отдела культуры. На могиле Александра Михайловича Опекушина должен стоять памятник, а в заброшенной сельской церкви — лучшего помещения в Рыбницах просто не найти — следует создать мемориальный музей скульптора, в котором могут быть представлены не только его работы, но и работы нескольких поколений его земляков — мастеров художественной лепки, украшавших в XVIII и XIX веках всемирно известные архитектурные ансамбли Петербурга, а также здания в Москве и Ярославле.
Обо всем этом говорилось в моей корреспонденции, опубликованной в “Известиях” в 1967 году. Прошло двенадцать лет, и я вновь приехал в Рыбницы. Николая Владимировича Опекушина я уже не застал в живых, его вдова Анна Павловна переехала в город. Пошел на кладбище. За церковью Всемилостивого Спаса, хлопающей на сквозняке ветхой дверью, пошел по тропинке к знакомым ориентирам — двум валунам, поставленным друг на друга. Еще издали заметил новый памятник. Читаю на весьма скромной плите: “Академик Александр Михайлович Опекушин”. Рядом под металлической пирамидкой могила его внука, директора рыбницкой школы Николая Владимировича.
Подошла ветхая старушка, неподалеку убиравшая с могилы увядшие цветы, назвалась Софьей Сергеевной Шутовой. Спросила: не родственник ли? Нет, не родственник, отвечаю, просто приехал поклониться могиле знаменитого скульптора.
— Надо же, — удивилась старушка. — Значит, и в Москве его знают. Александра Михайловича смутно помню, а его брата Константина Михайловича как сейчас вижу. Церковным старостой был, да еще всякие ремесла затевал, школу ремесленную создал для здешних детишек. Говорят, шестьсот целковых серебром еще при царе пожертвовал на это дело, именем своего брата назвал эту школу. А еще нашу церкву Спаса Милостивого содержал в порядке. До чего красива была, когда с того берега или с водицы смотришь! Такой, видно, нигде нету. Пускай закрыли — говорят, мало верующих осталось, но зачем же кощунствовать, всяким проходимцам отдавать на разорение...
Это что-то новое. В тот давний мой приезд, помню, внутреннее убранство церкви было просто роскошным для сельского храма: цветные витражи, хорошей работы иконостас, с узором изразцовые печи, свисающие из-под купола массивные бронзовые паникадила, под ногами также узорные чугунные плиты... А что сейчас?
За Софьей Сергеевной переступил порог церкви. Перешагиваем через битый кирпич, вывороченные чугунные плиты пола. В разбитые витражи с посвистом врывается ветер. Боже ты мой, будто Батый прошел! На месте иконостаса — пустые подрамники. Паникадила с отломанными подсвечниками. Чьей-то разбойничьей рукой разбиты изразцы печей — не иначе ломом или киркой.
