Право на памятник Императору Александру II для Московского Кремля А. М. Опекушин опять же завоевал на конкурсе. Ещё в ходе этого конкурса Опекушин не выдержал очередной хитроумной уловки Антокольского и обратился с письмом в редакцию газеты “Новое Время”. Вот это письмо от 15 мая 1885 года с несущественными сокращениями:
“...В № 125 газеты “Новости” была помещена пространная статья, озаглавленная: “По поводу проекта памятника в Бозе почившему Императору Александру II, работы М. М. Антокольского”, где подробно описывается идея и композиция этого проекта.
Цель моего письма не разбор проекта; он уже разобран комиссией, да при том так, что от него остается очень немногое, и поправляя композицию г. Антокольского, комиссия сочиняет совершенно новый проект. Но ведь г. Антокольский и не признает эту комиссию компетентной, а некоторых членов ее упрекает прямо в пристрастии; немножко смело, грубовато!.. Ну, — да это его дело. Я же позволю себе спросить г. Антокольского, почему он не представлял своего проекта на общий конкурс, где, как и все конкурирующие, подвергся бы суждению публики, широкой критике печати и приговору судей, вполне компетентных, а нашел более удобным идти исключительными путями, к чему он прибегал уже и раньше. Честно ли это по отношению к товарищам по профессии, — вот вопрос.
Ведь понимает же г. Антокольский, как дорого это святое дело для каждого русского художника и какой великий нравственный долг лежит на нас — потрудиться путем честного состязания создать памятник, достойный великого Монарха.
Пусть также г. Антокольский, положа руку на сердце, скажет, что он представил проект оригинальный, свой, а не понадерганный из виденного им на конкурсе. Что проект не нов, легко доказать, если это будет угодно.
Пояснительная же записка г. Антокольского к его проекту — настоящая реклама, где столько громких фраз, не оправдывающихся делом, что невольно удивляешься, как он сам этого не видит. Чтоб не быть голословным и не утомлять читателя, из множества курьезов я приведу три следующих:
1. г. Антоколький поясняет: “все очертание памятника представляет из себя как бы фигуру с распростертыми руками всех приглашающих к себе”. Ну не фраза ли это или бред больного воображения?
Полукруглая стена, наверху которой поставлены четыре ангела, разделяется посередине главным пьедесталом со статуей; может ли это, читатель, выражать фигуру с распростертыми руками и зовущую всех к себе? Или
2. следующий курьез: “верхняя часть пьедестала образует из себя четыре обнявшихся креста”, и на эти-то четыре обнявшихся креста он сажает фигуру, которая, выходит, таким образом как бы попирает иx (13). Ну не насмешка ли это художника над чуждой ему религией? Или
3. там же под сиденьем устраивает круглую часовню, наполненную ликами ангелов и освященную неугасимой лампадой. Можно ли так оскорблять религиозное чувство в памятнике, в котором сам же желал провести это чувство? Да и можно ли так противоречить самому себе: говорить, что избегаю холодной аллегории, желаю дать проекту жизненность и реальность, а тут же напихать и внутри, и снаружи памятника столько аллегорий.
Повторяю, цель моего письма нe разбор проекта, а вопрос г. Антокольскому: честно ли он поступает по отношению к товарищам, идя помимо конкурса?
А. Опекушин”.
М. М. Антокольский в то время жил в Париже. Он уехал из России сразу же по окончании петербургской Академии художеств и лишь изредка наведывался, главным образом, чтобы получить очередной заказ. Ведь в Европе своих скульпторов хватало. За границей он прожил 34 года, там и умер в 1902 году.
27 мая 1885 года он получил письмо от В. В. Стасова и тотчас же ему ответил: “Как жаль, что я не получил статьи самого Опекушина в “Новом времени”. Впрочем, мне достаточно. Чувствуется вонь из тех нескольких слов, которые вы цитируете в своем ответе. Этого достаточно, чтобы знать, что за помойную яму он вылил на меня. Я этому очень рад; надеюсь, что это возмутит каждого порядочного человека, я рад, что это дает мне возможность развить свои силы, высказать все то, что давно возмущает меня. ...Посылаю вам мой ответ на статью Опекушина... Будьте так добры, дорогой Владимир Васильевич, выправьте ее (так в письме. —
