16/ХII.
Любовь — это идея.
31 декабря.
Последняя запись в этом году. Их и было-то всего ничего: год был плохой, дрянь был год, сволочной был год — для меня, по крайней мере.
Итогов нет. Не писал. Почти не писал. Повесть, начатую 14 марта, стал переписывать в октябре в Ялте и застрял в начале.
Побывал в этом году в Волгограде, в Ялте, Вологде, Кисловодске, Пятигорске, Кирове, но это ничего не значит. Не писал, почти не писал, плохо! Виноват в этом полностью, хотя могу оправдать себя на 200 процентов. Есть уничтожающее правило — некогда писать, значит — не писатель.
Желаю себе в этом году:
— Уйти из штата.
— Докатить пьесу до рампы.
— Кончить повесть. Дописать. Написать.
Вот хотя бы это. Это минимум. Если побольше, то
— Сдать 2-ю книгу, получить договор. В “Малыше”. Всё это может сорваться, но всё себе прощу, если буду писать. И регулярно. И с результатом.
Всё на этот год.
Как раз сегодня получил договор из “Сибирских огней”.
Обычная приподнятость и ожидание чего-то сменилось спокойной мыслью — ждать нечего, надо работать. Звонил Жуков Анатолий. Много звонят, желают всего самого хорошего, и я так много желаю всем всего хорошего, и все вокруг так трогательно обновляются и ждут хорошего, что кажется, уже и не будет плохого.
Я как будто из будущего: всё настоящее пережил.
1974 год
1/I.
Будем жить.
10/I.
Хороша середина жизни. И маленьких понимаешь, и старых.
А дни мои плохи и однообразны.
Насколько интереснее жить, когда хоть чуть-чуть начнешь писать. Тогда смотришь вокруг и заинтересованно, и независимо.
11/I.
Когда в Ялте Тендряков донимал меня разговорами о типическом в нетипическом, и наоборот, я, имея заднюю мысль разуверить его, что это не есть его открытие, выписал и подсунул ему слова Гоголя: “Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина” (о Пушкине). Тендряков прочел, посопел и довольно сказал мне: “Вот видишь, я же говорил тебе”.
То есть получилось, что Гоголь только и жил, чтобы подтвердить правоту Тендрякова.
5/II.
Все это время одно на уме — уходить, уходить из издательства. Я стал хуже, гаже. Это вздор, что можно сохраниться, касаясь ничтожества, подлости. Они, гиблые, не виноваты.
Так постоянно думаю, что уже не описать человека бездумного. Из важного: дважды с Астафьевым. В Переделкино и в Москве.
Интересные люди неинтересны. Грустно, что ничья песня не утолит. Вздор, глупость.
Мерзок и ничтожен я в своей мягкотелости. Я должен решиться внешне. Внутреннее не настолько отмерло, что безразлично. А что оно мне?!
9/II.
Писать вещи, в которых всё — информация.
12/II.
Вечером уезжаю в Вологду. Дай Бог всего. Везу только повесть. Дай Бог.
7 апреля:
Бог дал хороший март. 1,5 листа повести. Мало. Зато снега, лес, Астафьева видел, Белова, с Володей 3 недели в Харовске, там пляски, частушки.
— Какая проклятая профессия, — сказал Астафьев, — будешь умирать, еще и тогда подумаешь: вот ведь как надо было смерть-то описывать...
В издательстве то же блядство, что и было. Апрель посижу, май буду просить себе. Лето придется посидеть, а там отчет, и пошли они все — на три буквы.
Сегодня радость — “Сибирские огни”, № 3, моя повесть. Да, радость.
Шрифт, собаки, петитный, и резанули кое-чего, да что! Повесть.
То, чего нет в книге, есть в журнале, и наоборот. Хочется ее отдельной книжечкой, но пока она стала безразлична мне.
Как только сажусь за пьесу, ночью — сон об армии. И тяжелый!
20 апреля.
Весь апрель — пьеса. В сны, как в автобус, набивались военные, проверяющие.
Собрание провел, субботник, Боже мой, кому-то это надо, а я-то при чем? Но допустим, что это и есть жизнь. Вчера отвез в ЦТСА экземпляр. Это пьеса, прошу с ней так и считаться.
Во вторник написал небольшой рассказ “Чудеса”. Еще не правил. Вчера напечатан рассказ “Песок в корабельных часах” в “Лит. России”. Рассказу четыре года, так уже не смогу розово, и сам не понимаю, плох или хорош рассказ, но наслушался мильон комплиментов. Рассказ, кстати, они брали крепкий — “Чужая мишень”, — и не кастрированный книжный вариант, а полный, но зарубили, рубили его всюду, так он пока во тьме.
