Большинство жителей Абхазии статью, конечно, не читали. Более того, говорили, что власти изъяли из местных библиотек номер журнала, где она была опубликована. Пересказывали статью в доступной рассказчику форме. Когда я уезжала из Абхазии, друзья просили меня разыскать номер журнала и выслать им. Номеров журнала в продаже больше не было, пришлось в “Ленинке” делать очень редкую по тем временам операцию ксерокопирования и передавать “прокламации” в Абхазию через проводников поезда.
Теперь, из нашего далека, мы определили бы события 1977—1978 годов как отстаивание абхазами своей национальной самобытности. Впрочем, подобные напряжения, как я уже говорила, случались и ранее. Вспышки происходили периодически, “на молодую кровь” — как только подрастало еще не митинговавшее поколение. Но в СССР — тогда только митинговали, а вслед за гибелью державы грузино-абхазский конфликт унес жизни более 20 тысяч человек, оставив опустошенной половину Абхазии.
В том давнем 1977 году речь шла о статье Вадима Кожинова “Современная жизнь традиций. Размышления об абхазской литературе”, напечатанной в 4-м номере журнала “Дружба народов”. Это блистательный, ослепительный портрет народа в историко-литературном воплощении. Статья по насыщенности фактами, идеями, оценками соизмерима с монографией, и она не утратила своей ценности четверть века спустя. Но даже не это ее главное достоинство. Поражает удивительное проникновение в то, что составляет основу национального характера абхазов, их неповторимый облик. Кожинов открыл абхазам их самих, увидев проницательными и любящими глазами то, что сами они, впитав с молоком матери, не сознавали во всей глубине и объеме. Перечитав теперь статью заново, я поймала себя на том, что думала и писала об Абхазии словами Кожинова, что это он открыл мне Абхазию, абхазов, их удивительную способность к самоиронии, сплав “предельной сдержанности и полной открытости”, нравственную основу с ее самобытным и глубоким понятием о чести “аламыс”, словом, то, что называется одним словом “апсуара” — “абхазскость”.
Нельзя не упомянуть еще одно размышление из “Современной жизни традиций”, и в этом тоже он, Кожинов, явил себя как блестящий полемист и фрондер. В своей статье он виртуозно обращается к версии модного в то время этнографа Г. Ф. Турчанинова о существовании древней абхазской письменности, которая могла быть “двигателем и соучастником” древнейшего в мире финикийского письма. Не берусь судить о научной обоснованности гипотезы. То область историков, лингвистов. Тут важней контекст, в котором обращается к ней Кожинов, в том, как отозвалось его слово. В те напряженные времена абхазов невероятно ободрил постулат о том, что письменность, созданная их пращурами, могла послужить составляющей в создании греческого, а затем и славянского, русского алфавита, что она вернулась им кириллицей, на которой пишут их писатели. В их подсознании укреплялась линия: абхазы — русские — православные, и это становилось не случайным сближением.
Вполне возможно, что взрыв страстей конца 70-х годов просто совпал по времени с выходом статьи Кожинова. Но вероятнее, — и абхазы, особенно представители интеллигенции, подтвердят это, — совпадение было не случайным. Кожинов взрыв этот предчувствовал и, как мне думается, стремился дать абхазскому народу аргументы, помогающие ему отстаивать свое национальное равноправие . Итог того времени: 27 июня 1978 года, после очередных крупных волнений, Шеварднадзе — по требованию Москвы — вынужден был признать в речи на пленуме ЦК КП Грузии: “Прямо надо сказать, что в прошлом, известном нам периоде, в отношении абхазского народа проводилась политика, которую практически следует назвать как шовинистическая”.
Незадолго до смерти Кожинова мы говорили с ним о современной русской литературе о Кавказе. “Удивительно, но закономерно, — сказал Вадим Валерианович, — что подчас именно русские литераторы тоньше и глубже проникают в суть истории кавказцев, их менталитет, психологию”. Он выстраивал эту линию от Бестужева-Марлинского, Пушкина, Лермонтова, Толстого. То, что русским литераторам удается подчас проникнуть в Кавказ и кавказство глубже, чем самим его жителям, для кавказцев вовсе не обидно: лицом к лицу, как известно, лица не увидать. Так вот, то, что Кожинов говорил о подлинных русских писателях, в полной мере относится к нему самому.
