— Идите вперед, Картер.
Картер не решался. Он открыл рот и запнулся; Уормолд еще ни разу не слышал, чтобы он так долго не мог выговорить «г».
— Г-г-господи…
— В чем дело?
— Нет, ничего.
Они сели за столик и стали смотреть, как раздеваются; оба взяли коньяк с содовой. От столика к столику, постепенно разоблачаясь, переходила девушка. Сначала она сняла перчатки; какой-то посетитель покорно их взял, словно папку с входящими бумагами. Потом она повернулась спиной к Картеру и попросила его расстегнуть крючки на ее черном кружевном корсете. Картер неловко пыхтел над застежками, заливаясь краской, а девушка хохотала и поеживалась от прикосновений его пальцев. Он сказал:
— Извините, но я никак не найду…
Вокруг танцевальной площадки за столиками сидели мрачные посетители и наблюдали за Картером. Никто не улыбался.
— Вам, видно, в Нотвиче редко приходилось иметь с этим дело. Дайте я расстегну.
— Отстаньте!
Наконец он расстегнул корсет, девушка взъерошила его жидкие выгоревшие волосы и пошла дальше. Он пригладил волосы карманной щеточкой.
— Мне здесь не нравится, — сказал он.
— Вы боитесь женщин, Картер.
Разве можно застрелить человека, над которым так легко потешаться?
— Терпеть не могу такую жеребятину, — сказал Картер.
Они поднялись по лестнице. Боковой карман у Картера сильно оттопыривался. Конечно, он мог положить туда и трубку. Картер снова сел за руль и стал ворчать:
— Тоже невидаль — шлюхи раздеваются!
— Вы ей не очень-то помогли.
— Я искал, где у нее молния.
— А мне ужасно хотелось выпить.
— И коньяк дрянной. Не удивлюсь, если они к нему что-то подмешивают.
— Ну, ваше виски было куда хуже. Картер.
Он пытался разжечь свою злобу и не вспоминать, как этот бедняга неуклюже возился с корсетом и краснел от своей неловкости.
— Что вы сказали?
— Остановите машину.
— Зачем?
— Вы же хотели в публичный дом. Вот он.
— Но вокруг нет ни души.
— Двери и ставни здесь всегда закрыты. Вылезайте и звоните.
— А что вы сказали насчет виски?
— Да так, ничего. Вылезайте и звоните.
Место было подходящее, ничуть не хуже погребка (для этой цели, как известно, годится и глухая стена): серый фасад и улица, куда люди заходили только с одной малопочтенной целью. Картер медленно выпростал ноги из-под руля, а Уормолд пристально следил за его руками, за его неловкими руками. «Это — честная дуэль, — говорил он себе, — Картер куда больше привык убивать, чем я, да и шансы у нас равные: я ведь даже не уверен, что мой пистолет заряжен. У него куда больше шансов спастись, чем было у Гассельбахера». Держась рукой за дверцу, Картер снова замешкался. Он сказал:
— Может, разумнее отложить это на другой раз? Г-г-говоря откровенно…
— Вы что, боитесь, Картер?
— Я никогда не бывал в таких местах. Уормолд, это г-глупо, но меня не очень тянет к женщинам.
— Видно, тоскливая у вас жизнь.
— Я могу обойтись и без них, — ответил он с вызовом. — У человека есть дела поважнее, чем г-гоняться за юбками…
— Зачем же вы пошли в публичный дом?
И снова он удивил Уормолда своей откровенностью.
— Мне иногда кажется, что я хочу, но когда доходит до… — Он был на грани признания и наконец решился: — У меня ничего не получается, Уормолд. Не могу сделать то, чего они от меня хотят.
— Вылезайте из машины.
«Мне надо его застрелить, — думал Уормолд, — до того, как он совсем разоткровенничается. С каждым мигом он все больше превращается в человека, в такое же существо, как я сам, которое можно пожалеть и утешить, но нельзя убить. Кто знает, какие мотивы кроются за каждым актом насилия?» Он вытащил пистолет Сегуры.
— Что это?
— Выходите.
Картер прислонился к двери публичного дома, лицо его выражало не страх, а угрюмое недовольство. Он боялся женщин, а не насилия. Он сказал:
— Это вы зря. Виски дал мне Браун. Я человек подневольный.
— А мне наплевать на виски. Ведь это вы убили Гассельбахера?
Он снова удивил Уормолда своей правдивостью. В этом человеке была своеобразная честность.
— Я выполнял приказ, Уормолд. Когда тебе г-г-г…
Он изловчился достать локтем звонок, прижался спиной к двери, и теперь где-то в глубине дома звенел и звенел звонок, вызывая обитателей.
