— Демиург Александрович, подарите мне ваш арбалет.
— Какой арбалет?
— Ну, вот этот, с которым вы тут бегали, я видел.
— Ах, этот... Нет, Арнольдик, нельзя.
— Подарите!
— Да нет же и нет! Он самому мне нужен. Ты же знаешь, Аделаида Ивановна пишет с меня картины... Зачем он тебе?
— Я буду стрелять по птичкам.
— Нет, не годится, Арнольдик, я тебе арбалет не дам.
— Ну хорошо, хорошо, я скажу вам всю правду: я так ужасно тоскую в этих сарматских степях, я, может быть, даже умру от тоски... и если бы хоть что-нибудь, ну хотя бы вот этот арбалетик... о! арбалетик напоминал бы мне о моей милой Бургундии, о славном, добрейшем герцоге...
— Ладно, ладно, Арнольдик, не плачь. Бери. — Штурвальный протягивал кавалеру арбалет, тот, вцепившись в него, исчезал в багажнике и захлопывал крышку.
Весь экипаж рассаживался по местам: Уриил — на заднем сиденье, Аделаида Ивановна справа от штурвального на переднем, Ангел стоял на капоте. Автомобиль взвывал, выбрасывая из-под колес лоснящуюся пыль, выезжал на горячий асфальт, над которым покачивались и клубились, как водоросли, прозрачные струйки марева, и мчался к югу, к морю. «Бургундии герцог с супругой своей, — напевал штурвальный, придерживая руль одной рукой, — в чертог золотой удалился...»
— Вы чувствуете, здесь уже пахнет кипарисами, — сказал штурвальный, защелкнув последнюю кнопочку на замшевых шортах; панталоны с фиолетовыми лампасами он небрежно скомкал и засунул в кармашек своего сиденья. Аделаида Ивановна промолчала, она потуже закуталась в плед и закрыла глаза. Уриил неуверенно произнес:
— Чувствуем.
На его пиджачке была одна, чрезмерно большая пуговица (вторая сверху), которую он, беспрестанно зевая и с трудом уже двигая сонными пальцами, старался загнать в петлю, но пуговица не поддавалась, она даже как будто подсмеивалась над усердием Уриила, самодовольно хихикала, выскальзывая из его пальцев, и там, в каком-то текучем пространстве, куда его увлекало это упрямое единоборство, Уриилу показалось, что не он, а именно эта пуговица сказала: «Чувствуем».
— А я очень, очень чувствую!! — закричал кавалер, выскочив из багажника. — И кипарисами пахнет, и пальмочками, и луною!.. Дозвольте и мне, Демиург Александрович, переодеться во что-нибудь южное!!
— Переоденься, Арнольдик... Завтра увидишь море.
— Сию минуту, Демиург Александрович! Вы мне приказали... сию минуту! — Кавалер исчез. Автомобиль некоторое время покачивался и подрагивал — в багажнике, видимо, полным ходом шла примерка нарядов, слышно было, что там даже кто-то попискивает и хлопает в ладошки: «Ой, ой, как красиво, мой сладкий дружочек!» (Кавалер имел обыкновение нахваливать себя, выплясывая перед зеркалом.) Вскоре в багажнике все затихло, и рыцарь выпорхнул из-под крышки. На нем были короткие шарообразные штаны, туго набитые сеном и украшенные пестрыми ленточками; спереди торчал, изогнувшись, как сабля, огромный брагетт, обтянутый красным сафьяном, — он поднимался кверху и доставал кавалеру чуть ли не до подбородка.
— А это еще зачем? — изумился штурвальный.
— Ну как же, как же, Демиург Александрович, — забормотал кавалер смущенно, — вы же должны понимать...
— Нет, я знаю Арнольдик, это нужная вещь, но зачем же такая...
— Для красоты, — перебил его кавалер. И тут же выставил ножку: — А посмотрите, какие у меня пигашики! — Пигаши были действительно необыкновенные: на них не было места, свободного от алмазов, рубинов и изумрудов; на носках висели хрустальные колокольчики, а сами носки, длиною с полметра придерживались золотыми цепочками, припаянными к браслетам, которые кавалер закрепил чуть пониже коленок; по этим цепочкам — от коленей к носкам и обратно — то и дело перебегали маленькие человечки, изображавшие канатоходцев, и все они были обуты в точно такие же башмаки, как у кавалера; иные из них, пренебрегая опасностью, выплясывали на ходу и играли на дудочках.
— Нравятся? — спросил кавалер, покрутив ножкой. — Мне подарил их сам граф Анжуйский! Он сказал мне: «Арнольдик, обувай их тогда, когда герцогам и королям будет грустно».
— Мне не грустно! — простодушно воскликнул штурвальный.
