Вдвоем они запрягли коня в легкий ходок на резиновых шинах и погрузили в него телевизор, завернутый в одеяло, — Бутылочкин уговорил взять. Михалыч вновь сбегал в избу и снял с божницы икону.
В небе было не видно ни луны, ни звезд. Далеко за рекой беззвучно вспыхивал и гас «хлебозор» — далекая зарница.
— Ну все, — вздохнул Кожемякин, — пора. Пошел я…
Он тихо вошел в дом и через минуту вернулся.
— Назад мне ходу больше нет. Уходим, Коля… Машина пусть стоит, где стояла. Номер я запомнил, может, пригодится когда. Пора. Уходим. — И вновь взглянул на часы.
Елизаров взял коня под уздцы и повел со двора, мимо кладбища, за болото. Кожемякин разорвал пачку махорки и «пудрил» позади себя дорогу, сидя в телеге задом наперед.
За прудом, около кедрача, махорка закончилась. Они углубились среди кедров в лес и по Пересветовской дороге вышли к покосам. Затем, петляя, переходя с одной тропки на другую, вновь углубились в лес и вышли к деревне совсем с другой стороны, как раз на задах у елизаровских огородов. Вынули жерди из городьбы и заехали давно не паханной полосой через задние ворота во двор.
Резидент тряс в темноте головой и недовольно фыркал, приглушенно щелкая удилами. На телеге лежало несколько мешков с овсом — конский неприкосновенный запас. Запас на время X.
«Наверняка это время для коня и для меня самого наступило», — подумал Кожемякин. Он насыпал в торбу овес, надел ее на конскую морду и только после этого поднялся по высокому крыльцу в дом. Внутри было темно — глаз коли.
— Лампочки зимой кто-то выкрутил, — проговорил от окна Бутылочкин.
— Вот и хорошо, — произнес Кожемякин. — Свет нам сейчас ни к чему. Нас здесь нет. И никогда не было.
Он взглянул на часы: оставалось полчаса. Дом загорится — сначала изнутри, из подполья, незаметно. Он загорится, чтобы похоронить под собой человеческие останки. Впрочем, один из шустрых парней так и остался лежать в избе у печи — для последующего опознания. Позже, может быть, выяснится, что погибший не является полковником Кожемякиным. Да то когда будет. Подобные экспертизы — дело темное и долгое.
Полковник вынул из кармана телефон и набрал «01». До сегодняшней ночи ему уже приходилось связываться по сотовому телефону с городом. Связь была исправной и надежной. Однако на этот раз связь не устанавливалась. И это сулило большой пожар.
— Надо бежать к церкви и попробовать с колокольни!
— На коне. Верхом.
— Его еще распрягать надо…
— Жми, Михалыч, на телеге. Никто не услышит. Будить-то ведь некого, кроме Федора Палыча. Он все равно не слышит…
Оба они, спотыкаясь и гремя ступенями, выбежали. Конь с брезентовой торбой на морде хрустел овсом в полумраке.
— Пошел я…
Вот и церковь. У косогора остановился и повторил набор.
— Служба МЧС слушает, — ответили в городе.
— Пожар. В Нагорной Дубровке.
— Что горит?
— Дом…
— Какой и где?
— Приедете и сразу увидите.
— Выезжаем… Кто сообщил?
Но полковник уже отключился. Дед Пихто сообщил. Привычку взяли интересоваться. Убрал телефон подальше в карман и поправил под мышкой тяжелый президентский подарок, кобуру с пистолетом. Подарок оттягивал плечо.
Вернувшись к дому Елизаровых, он закрыл на задвижку тесовые ворота. Конь стоял на месте. Бутылочкин тоже. Он заметно нервничал. Если пожарные не приедут — от деревни к утру останутся угли.
Пожарные расчеты за это время, пока Михалыч возвращался к дому, могли добраться лишь до Пригородного. Не скоро прибудут они в Дубровку. Но может случиться и по-другому: расчеты прибудут, а тушить нечего. Тоже печальный факт. Ложный вызов. Как бы то ни было, надо ждать. Они сели на лавку, перекидываясь редкими словами.
Но вот полковнику показалось, что на подступах к деревне ревут надсадно машины и свет фар прыгает над тайгой. Что-то быстро они. Он вскочил и прильнул к окну над комодом.
Нет. Это промелькнул над лесом хлебозор.
Михалыч отошел от окна и сел к столу, временами вглядываясь в сторону задней улицы. Действительно, то, что так ждешь, само приходит. Оно приходит тогда, когда само этого захочет. Когда Кожемякин уже и думать перестал, на другой улице, внизу у болота в небо рванулось упругое пламя (крышка подполья и сенная дверь были оставлены открытыми для притока воздуха), а где-то в деревне принялась выть, не переставая, собака.
