Всю дорогу мы попадаем в его кабинетики! Развел их!
— А вылазишь потом — не разогнуться.
Теперь не разогнуться будет нам двоим.
Прежде всего он заботливо книжки свои распаковал. Расставил их на просушку. Да-а, книги серьезные. Афанасий Коптелов — “Точка опоры”. Вилис Лацис — “К новому берегу”, “В бурю”. Владимир Дягилев — “Солдаты без оружия”. Владимир Попов — “Сталь и шлак”. Иван Шемякин — “Сердце на ладони”. Михаил Бубеннов — “Белая береза”. Конечно, в пионерском детстве я их читал — куда денешься? Но сейчас, как все мои друзья, боготворил Набокова. Или не боготворил? Впервые такая мысль в голову пришла.
“Ну? На сегодня, может, хватит? — думал я. — День трудовой, мне кажется, удался?.. Нет! — Я сам по своей лени ударил кулаком. — Работаем!” У меня тоже трудовой энтузиазм.
— Давай!
— Об чем?
— Ладно… как отдыхаете давай.
Все же дал некую слабину. Надеялся — про отдых полегче будет.
— Ну… кино. Театры приезжают…
Тема отдыха у него туго шла.
— Дальше.
— Ну а если проблемы пола надо решить... — неожиданно выдал научный оборот.
— А разве они решаемы? — вырвалось у меня.
— Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…
На это не всякий решится.
— Почему на Гнилой? В смысле — почему называется?
— Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.
Освобожденные от условностей.
— Ходил там к одной…
— Ну? — проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.
Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил — не дождешься.
— А скорее нельзя?
— Скорее только гонорея.
Достойный ответ.
— Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!
Но гонорара нам не видать.
— Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!
— А месяц какой?
— Декабрь… Ну так пáрит все!
Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.
— Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…
Условно раскрепощенной.
— Вылажу на берег — шмоток нет.
— Отлично!
— В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов — ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. “Ты чего-то потерял?” — интересуется. “Да, — говорю. — Все”. “Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?” “На хрен мне догадываться?” “Тогда идем”. Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три “перстня” нарисовано. Шерстяной! “Кто будешь?” — спрашивает. Хмырь подсказывает: “Бугор с “Полярной”. Знаю его”. Шерстяной подивился: “Так у него еще и желание по бабам гулять?” Все знают — на “Полярке” у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые “строгие” там — ну и мы, специалисты. “Хорошо устроился, — Шерстяной говорит. — Так чего надо тебе?” “Трусы! — четко докладываю. — Партбилет!” “Все?” “А чего еще?” — удивляюсь. “Правильно отвечаешь! Но учти — еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя”.
Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!
— Ну и что?
— Что — бросил к ней ходить. Себе дороже!
Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.
— Ничего не получится! — произнес я в сердцах. — Вуз этот вряд ли поможет тебе.
— Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? — нагло Пека сказал.
— …Освободился батя, стал дома бывать…
— Бывать?
— Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.
Спецзадание.
— А выпив, кулаком бацал: “Мы не р-рабы!” Мать насмешливо спрашивает: “А кто ж ты?” “Царь горы!”
— Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? — осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.
— Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, — скромно Пека сказал.
— Тогда продолжаем! — я прохрипел.
Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.
— А цыпа эта доиграется, — прохрипел Пека. — Пол-Федора я ей засажу.
— Ты щедр.
Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи — это он челку свою расчесывает металлической гребенкой — другая, видимо, не берет!
