— А ты как хотел? — Пека грозно навис надо мной, как коршун.
— Я? Никак.
— Плавят эти бляшки дома, на сковороде…
Не читал такого в поваренной книге.
— Золото на сковороде остается, пары ртути — в тебе. Мать приходит с парткома — батя зеленый весь. Мать к телефону — батя вырывает шнур! Тут — или смерть, или тюряга. Вызвала “скорую”… Батя потом ей всю жизнь не простил! Ну — сел. Попал на уран.
— Пьяная Гора?
— Угадал!
Умеют устраиваться.
— Но перед приездом милиции — ясное дело, раньше “скорой” поспела, — батя бляшки те, недоплавленные, успел сунуть мне. Я как раз со школы пришел. “Держи, сынок!”
Да. Завидное наследство.
— С собой здесь!
Я вздрогнул. Он полез за пазуху, вытащил кулек, с грохотом высыпал на пол тусклые бляшки.
— Думал, может, тут сунуть кому придется… Ну, в плане поступления…
Что ж не сунул-то? Приходится мне отдуваться! Хотя вряд ли бы это у кого-то вызвало восторг. Вид у этих сокровищ невзрачный. Способ приготовления — смертельный.
— Вот! — придвинул ко мне одну, самую поганенькую. — Сделаешь все нормально — возьмешь…
…билет на тот свет.
— Спасибо, — мужественно произнес я. — Дальше рассказывай.
Пека, подумав, завернул драгоценности, в том числе и мой будущий гонорар, спрятал.
— Ну, так… Мать виделась с ним. Ну и я, ясное дело, наезжал. “Отличник боевой и политической подготовки”! Батя гордился.
Семейство их, похоже, и в ртути выживет!
— Мамка — парторг! На том самом руднике, где батя трудился. Там не только же заключенные…
— Но и парторги.
— Идейность — это от матери у меня.
Пока не заметил.
— Ну и Кузьмин батю не забывал!
Просто какие-то гиганты, не люди!
— Скорешились они, когда Кузьмин меня мальцом еще из-под завала вытащил. “Кузьмин — др-руг!” — батя повторял неустанно. Но когда мать хлопотала у Кузьмина за него — запрещал. “Все нормально!” А тут вдруг Кузьмин сам к нему: “Хошь прославиться? Всесоюзный рекорд!” А батя и на воле с “Доски почета” не слазил. И тут лучший экскаваторщик!
— Только что был канавщик?! — воскликнул я.
— Так продвинулся! Работал с душой. Чтоб скорее освободиться.
— Так…
— В общем, знал Кузьмин, к кому обратиться. “Так что за рекорд от уголовников?” — батя торгуется. Соображал! Мол, по дешевке не продаемся. “А не будет никаких уголовников. Вольные люди”. Все знали: слово Кузьмина — кристалл!
— Нормально, — пробормотал я.
— Что нормального-то? — впился в меня яростным взглядом. Ему не угодишь. — А знаешь, как рекорд делается?!
— Нет, не знаю. Но охотно узнаю.
— Охотно, говоришь?
— Ну — неохотно.
— “Вариант Б”! На взрыв, на обрушение породы — с горизонта не уходить, как обычно делают, технику не отгонять. Принять на себя, и только очухаешься — если очухаешься! — грести с-под себя — и на вагонетки.
— Да… Заманчиво.
— Ну, зеки бате говорят: “Пошел на …! Уродуйся сам!” “Слушаюсь!” — батя говорит. Остался в экскаваторе. Рвануло! Только пыль осела — все бегут к нему. Он уже работает, руду гребет!
— Ну и?
— Ну и постепенно наладилось все! С Кузьминым закорешились лепше прежнего! Расконвоировали батю. А Кузьмин — замминистра, в Москве!
“Сейчас бы нам не помешало это знакомство!” — трезво подумал я.
— Не гони картину! — Пека словно мысли мои прочел.
Я бы погнал! Засиделись тут.
— Ну, демобилизовался я…
Долгий, похоже, эпос. Специально, что ли, Пека нас сюда заточил?
— Как раз после дела одного в госпитале в Москве оказался.
Хорошо, что не в могиле.
— Заскочил к Кузьмину: “Что, как?” И он с ходу в Горный меня определил! На спецфакультет, куда допуск — ого! Меня! Сына каторжного!
Просто какой-то сгусток счастья образовался тут.
— Спецфакультет — это уран, видимо? — уточнил я.
— Ну! — произнес Пека с гордостью. — И кого? Меня!
Особой давки, думаю, на этот спецфакультет не было.
— После окончания послали нас в Джезказган…
Сага, похоже, суток на пятнадцать!
— Ну? Отлично? — предположил я.
После Пьяной Горы любое место покажется раем.
— Чего отличного? На весь рудник громадный — единственный огонек!
— В каком смысле единственный? А остальные в темноте, что ли?
— Совсем тупой? “Огонек” — журнал я имею в виду!
— А.
— … на.
“Ну, если “Огонек”, — голова заработала, — единственная проблема его жизни, то она, наверное, преодолима — тем более в кино. Хорошенькая почтальонша, то-се…”
