— Не припоминаю, — сухо проговорил я. Но его высокомерие даже не заметило моего.
— Эти люди… — еще один неслабый тычок! — удивляются, почему мы не глушим их бормотуху и не заримся на их уборщиц? Им это кажется непонятным — и мы автоматически попадаем в разряд чужих. И наступает реакция отторжения. — Он вздохнул.
Вербует меня в сторонники!
“Но для тебя эта “реакция отторжения” неплохо прошла!” — враждебно подумал я.
— И в последнее время такое хамство чуть ли не пропагандируется официально!
И у него, видимо, наболело на душе. Раньше бы я с ним и согласился — но на конкретном этом примере согласиться не мог.
— Да я и сам не из дворян, — буркнул я.
Ланской понимающе усмехнулся — мол, не в титуле дело, мы с вами прекрасно понимаем, о чем речь.
Из открытого окна вдруг донесся гогот Пеки.
— Мне кажется, — тонко усмехнувшись, произнес Ланской, — Кузьмин сознательно его держит таким дикарем. Такой ему время от времени и бывает нужен.
Странно, что разговор этот при Инне идет и она не реагирует. Согласна с ним?
— Этим людям, — второй уже раз термин такой, — нравится жить там и так, как они живут. И Кузьмин пользуется этим.
Такой тонкий и доверительный разговор — он был явно в этом уверен — должен был полностью очаровать меня… но я очаровался не полностью.
— Но если бы они не жили там, мы, — хотел грубо сказать “ты”, но не решился, — не могли бы жить здесь.
— Полностью с вами согласен! — Он развел руками: мол, о чем тут спорить?
Она, однако, недолго терпела его “соло”.
— Скажите, вы любите живопись? — жестко спросила она меня. Экзамен?
— Обожаю! — воскликнул я. — Особенно раннее Возрождение, Джотто!
На мою любимую тему вышла!
— Тогда давайте напишем об этом книгу. Геннадий, — довольно сухо назвала Ланского (хорошо хоть Гуней не обозвала!), — сказал, что вы замечательно пишете.
Быка за рога!
— Необходимые материалы, а также издание в лучшем издательстве я гарантирую… Вы в общежитии? Я вам позвоню.
Повод для встречи? Или — на самом деле? Сердце заколотилось. Вот как тут делаются дела! У Кузьмина с Пекой дела тоже, видать, шли неплохо — гогот в доме нарастал.
— А можно, мы с Пекой напишем? — пробормотал я. Соавтора не могу бросать!
Она резко поднялась.
— Что-то стало холодно! — произнесла и пошла в дом.
Навстречу, хохоча и обнимаясь, вышли друзья-горняки.
— Ну ты, Пека, липкий, как плевок! — восторженно говорил хозяин. — Будет тебе насос.
При слове “насос” лицо ее исказилось.
— Извини, папа, хочу покинуть твоих гостей.
— Так что Петрович, младенцем еще, напрыгался на коленях у вождей, пока те портфели свои ждали…
— Это ты уже говорил.
Мы в лучших наших нарядах валялись на истоптанном, мусорном берегу извилистой Яузы.
— Дед его кожемякой был…
— Но твои дети кожемяками не будут! — вдруг вырвалось у меня.
— Думаешь?
— Уверен. Зачем ты так долго про насосы там говорил?
— Так думал: после насосов — к ней.
— Надо было, видимо, в обратном порядке.
Да, тупик.
— А как тебе Гуня наш?
— Ну… — я старался быть осторожным, — знающий человек.
— Прям в ж…е лампочка! — Пека вспылил.
Вечером кто-то постучал. Пека, рванувшись, отворил дверку лбом.
Прекрасная комендантша!
— К телефону, — надменно проговорила она.
— Меня? — произнес Пека.
— Вас! — Длинным янтарным мундштуком она указала на меня.
Я энергично выполз. Поглядел на нее. Да-а, наряд… Похоже, звонок — лишь повод. Судя по тому, как она, играя ногами и изредка оборачиваясь, шла по коридору, так и было оно! Хотя и звонок, конечно, имелся: как часто бывает в жизни — все качается, еще не зная, куда упасть. Наполовину уже войдя к себе, лаская рукой ручку двери, она смотрела на меня… Тупой? Да, пожалуй. Не успеваем тут. Строить сюжет сценария из жизни в этой общаге ни к чему.
— А где телефон-то? — тупо произнес я. Глянув на меня, она презрительно ткнула мундштуком в сторону тумбочки у проходной. Вот так вот! Надеюсь, этот звонок — спасительный. Хотя нельзя вешать столь большие надежды на случайные звонки.
— Алло! — на всякий случай радостно сказал я, схватив трубку.
— Ты куда ж запропал?
Мама! Благородно я не свернул в сторону!
— Еле тебя нашла.
Все время экзаменов, до последнего дня, жил я у них, в двухэтажном кирпичном флигеле, в глухом, заросшем полынью московском дворе. Там и бабушка жила, и тетя. Теперь и мама с моей сестрой и мужем ее, внучку холит. А я вот повелся за Пекой и все забыл.
