Барбара ждет, достав вино и наскоро сделав свои фирменные пшеничные лепешки. Только до еды мне нет никакого дела…
— Что случилось? — получасом позже, сидя передо мной в пленяющей взгляд позе полностью обнаженной, спрашивает она. В спальне царит полумрак, солнце почти село, а из открытого окна тоненькой струйкой тянется свежий воздух. Здесь тепло, уютно и нет ничего постыдного, ничего, что стесняет и заставляет краснеть. Я потому и люблю ее квартиру. Я никогда не чувствую себя здесь не в своей тарелке.
— Не самый удачный день, — неохотно отвечаю я.
— Старые и страшные, — понимающе улыбнувшись, она подбирается ко мне ближе, целуя в щеку.
— Молодые и неопытные, — качнув головой, докладываю ей, — лучше уж старые…
Она прищуривается, прикусив губу.
За пару секунд меняет свое местоположение, пересаживаясь с простыней на меня. Обнимает руками за шею, позволяя рыжим кудрям рассыпаться между нами.
— Мне следует думать о том, что ты изменишь мне с пациентками?
Она шутит, я знаю, но почему-то шутка не воспринимается как надо.
Я фыркаю, взглянув на девушку едва ли не с отвращением.
— Бред, Барби.
Она пожимает плечами, наклоняясь к моим губам.
— Кто его знает…
— Я стесняюсь этих женщин, а не боюсь их! — выпаливаю, кое-как переборов в себе желание скинуть ее вниз. Раздражение — не лучший союзник любовников. А из меня оно вытекает литрами.
— Ладно-ладно, — успокаивающе шепчет, усмиряя мой пыл дорожкой поцелуев, — тише, это шутка.
— Не шути, — устало прошу я, — с этим — точно.
— Обещаю, — она широко улыбается извиняющейся улыбкой и выпрямляется, устраивая мои руки на своей талии, — и готова подтвердить, доктор Каллен.
Больше ни о мисс Свон, ни о «первом блине» в этот день и в эту ночь я не думаю.
* * *
Когда разрываешь все отношения с прошлой жизнью, в этом тоже есть преимущества. Во-первых, ты становишься свободнее, а во-вторых — мудрее. Я решилась сделать шаг вперед и ничуть не жалею.
Сидя здесь, в парке, на красивой резной скамеечке перед столетним дубом, смотрю на его листья, на его ствол, на то, как порхают вокруг маленькие бабочки, и не могу удержаться от улыбки.
Я улыбаюсь куда чаще, чем когда видела Фабуло каждый день.
Я улыбаюсь все последние семь месяцев.
А еще я завела Парижа. У Фабуло была аллергия на кошачью шерсть, и моей детской мечте суждено было так и остаться мечтой, если бы не случай, нас разлучивший.
В тот самый день, сбегая под дождем из ратуши, я и нашла рыжего котенка. Он был маленьким, жался к забору и жалобно-жалобно, как ребенок, мяукал. Теперь мы всегда вместе.
А сладости? Он избегал сладостей, боясь поправиться, и запрещал есть их всем вокруг себя. Я с трудом умудрялась купить немного лакомств, когда его не было дома. Мама еще в детстве выставила мне диагноз, глядя на то, как таскаю и таскаю конфеты из плетеной вазочки: «без шоколада тебе не жить». Это было чистой правдой.
Сейчас, конечно, мои предпочтения пришлось подкорректировать под новую ситуацию, но я не жалею. Сейчас я не жалею. И пусть Элис недоумевает, как можно наслаждаться таким положением, я наслаждаюсь.
Каждое утро, просыпаясь, представляю, как в скором времени с нами с Парижем будет жить еще кое-кто маленький, кричащий ночами, и очень, очень красивый.
Я думала, это будет мальчик. Даже больше того, я была уверена. Но я, наверное, первый в истории случай, когда материнское чутье подвело. Сегодня на УЗИ миссис Флисс сказала, что это девочка. Здоровая, красивая и небольшая девочка. «Вся в маму», — шепнула она мне на ухо.
Элис была первой, кто узнала. Она, в принципе, одна и знает — я только ей могу доверять секреты. За все время моей беременности мы встречались пять раз, включая вчерашний. Три из них она уговаривала меня встать на учет и делать все как надо, как люди делают, и на три получала отказы. А вчера применила тяжелую артиллерию, принеся с собой книгу о детских патологиях. Я выдержала ровно три страницы прежде, чем разрыдалась и позволила ей записать меня к врачу. Завтра же. Пока не слишком поздно.
И вот, теперь я здесь. Теперь я в парке перед большой белой клиникой, устроившейся в центре города и теперь я, пытаясь прийти в себя после приема, смотрю на дуб, стараясь успокоиться и уверить себя, что все переживаемо, и все кончилось. В том числе — осмотр.
