— Я припоминаю, — сказал Харпер, ненавязчиво побуждая ее продолжать.
Они ехали по дороге № 40, кругом мелькали красивые холмы, красочные деревни купались в солнечном свете, но Никки ничего не видела.
— Когда говорил сенатор Эштон-Мейер, — продолжала она сухо, — люди вскакивали с мест. Ни для кого не было секретом, что у него блестящие шансы стать президентом США. Золотой ореол, окружавший его, распространялся на всех нас. Мы с братом Джонни боготворили его. Не знаю, догадывался ли он о том, сколько всего мы наслушались: о различных интригах во властных структурах, о решениях, принимаемых лишь с точки зрения их целесообразности. Он мог изничтожить челове-ка своим остроумием и оставаться при этом обаятельным. Моя мать полностью растворилась в его жизни. Когда его убили, она буквально сломалась.
— А как это восприняли вы и ваш брат?
— Мы не могли поверить. Видите ли, мы были слишком малы, чтобы замечать пятна на нашем солнце, и лишь позднее, когда повзрослели, поняли, каким он был самовлюбленным, как ему льстило низкопоклонство окружающих. Поймите меня правильно: он был не плохой человек, просто эгоист. Трудно было представить, что наш непобедимый отец мог умереть. Волшебство исчезло, мы потеряли стимул к жизни. Мама целый год ходила как привидение.
— Но спустя год она снова вышла замуж? За Карла Хайсенгера, богатого немецкого коллекционера?
— Да. — Голос Никки прозвучал очень кисло. — Она действительно вышла замуж за Карла.
Харпер спокойно спросил:
— Вы с Хайсенгером не ладите?
Никки натянуто улыбнулась. Какой же он проницательный! Замечает любой промах, каждую недомолвку.
— Наоборот, — иронически ответила она, — мы с Карлом предельно вежливы друг с другом.
Она кожей ощутила его вопросительный взгляд.
— Тогда за что же вы- испытываете к нему неприязнь?
Никки с улыбкой пожала плечами.
— А ни за что. Он просто такой же, как отец: испорчен собственным обаянием и его не очень-то интересуют чужие дети. Когда я это поняла, то с радостью отправилась в парижский пансион, а в Штаты прилетала лишь на каникулы и Рождество. Для меня дом перестал быть домом, во всяком случае таким, как раньше.
— И вы стали сами пробивать себе дорогу в жизни.
— Да, — согласилась она. — Видите ли, отраженная слава не так уж привлекательна. Завоевала бы я настоящий успех, если бы стала полагаться на влияние отчима? А моя независимость? Этого ни он, ни мама не понимают. Они смотрят на мое настойчивое желание самой зарабатывать на жизнь как на смешную причуду и ждут, когда я от этого устану, вернусь домой, начну посещать балы дебютанток и флиртовать в пределах разумного с изысканными молодыми людьми из самых что ни на есть лучших семей. А я вот оказалась такой странной и неуступчивой.
Харпер озорно усмехнулся.
— Да, — почти про себя пробормотал он, — это — последняя часть головоломки.
— В каком смысле?
Он крепко держал ее руку в своей, и это было одновременно и спасительным якорем, и соблазном. Вдруг она очнулась от воспоминаний о прошлом, тщетно попыталась отнять руку и отдалиться от него, чтобы прекратить интимную беседу., Но в ответ Харпер потер поду-шечкой большого пальца нежную кожу у нее на запястье, и судорожный трепет пробежал у Никки по позвоночнику.
— Я хочу сказать, что теперь понял, почему вы так болезненно защищаете свою самостоятельность, — после недолгого молчания ответил он. — Вам ведь пришлось за нее бороться.
— О, все не так уж плохо. — Никки беспечно пожала плечами, но при этом внимательно следила за выражением его лица. — Взгляды у них, возможно, и неправильные, но они желают мне добра. Я просто пришла к выводу, что целесообразность не всегда основа жизни, а легкий путь не всегда самый лучший. Я знаю, что можно потерять всякое уважение к себе, когда имеешь дело с могущественными людьми. Я больше не хочу платить такую цену, потому что моральная сторона дела всегда важна, Харпер. Всегда.
Она сказала это спокойно, но в ее словах ясно слышалось предостережение. Быстро взглянув на Харпера, она увидела, что все ею сказанное принято им к сведению: он как бы застыл, и это не имело отношения к тому, что он сидел за рулем, — дорога была ровная и прямая. Наконец он оттаял и виновато произнес:
