— Позвольте, капитан, я никого не насиловал, до вас дошли ошибочные известия. — Остужеву совсем не понравилась такая репутация. — Произошло недоразумение, но об этом лучше знает генерал Бонапарт.
— О да. — На капитана сказанное не произвело никакого впечатления. — Генерал Бонапарт мне вас и прислал. Приказано не жалеть, но и не расстреливать. Зачем вы мне такой нужны, а? Ни то, ни сё. Вот что я придумал! Ведите их обоих в караулку и дайте для начала по паре десятков шомполов.
— Ну вот, опять! — взревел Байсаков, услышав знакомое слово. — Я же говорил, зверье эти французы!
— А остальных обезьян загоните в клетку, хватит гулять, — распорядился капитан и странно посмотрел на Остужева. — Я жду распоряжений на твой счет. И знаешь, что я думаю о том, почему их нет так долго? Потому что нашему любимому генералу некогда изобрести для тебя наказание полюбопытнее. Я бы отрезал тебе кое-что и заставил сожрать, но я человек простой, без фантазии. Думаю, будет что-то интересное. Но пока шомпола не помешают. В караулку!
Покалывая узников штыками, обоих погнали к серому приземистому зданию в углу тюремного двора, завели внутрь, в узкое длинное помещение с лавками вдоль стен. Обоих обнажили до пояса и ремнями привязали к скамьям. Два солдата достали шомполы и приготовились начать экзекуцию, остальные столпились напротив.
— Я что, слова выговариваю как-то неправильно? — лениво спросил капитан. — Я сказал: загнать остальных обезьян за решетку! Или я сперва вас, обезьян, должен туда загнать? Задумайтесь, почему, пока другие завоевывают Италию, вы торчите здесь, в тюрьме.
Раздосадованные солдаты лениво потянулись к выходу.
— Капитан, а почему вы здесь торчите, пока другие завоевывают Италию? — спросил привязанный к скамье Остужев, подозревая, что терять ему уже нечего. — Я знал нескольких капитанов, которые уже успели стать полковниками со времени начала кампании. Я уж не говорю о посылках, которые они отправляли домой, и о прекрасных ломбардийках!
— Я здесь, потому что мне можно доверить это заведение, — мрачно объяснил капитан. — Хотя ты прав, обошлись со мной несправедливо. Поэтому ты получишь не двадцать, а тридцать шомполов.
— Он сказал — тридцать? — Байсаков вовсе не был так глуп и нелюбопытен, как могло показаться на первый взгляд. — А я говорил тебе, Александр Сергеевич, от французов все зло. Зверье!
— Помолчи, пока и тебе не прибавили.
Остужев почти хотел этой боли. Слишком болело сердце, да и голова тоже. Но ничего так и не произошло.
— Добрый день, мсье!
Он вывернул шею и увидел рядом с капитаном двух милых девушек, которые держали четыре пистолета. В одной он без труда узнал Мари, во второй не узнал, но угадал Гаевского. Солдаты, стоявшие над узниками с шомполами, с тоской посмотрели на ружья, но Антон быстро шагнул между ними и оружием. Капитан, увидев совсем юных девушек с пистолетами, впал в оцепенение.
— Предупреждаю сразу: терять нам уже нечего, — заговорил Гаевский басом, и это произвело впечатление даже на бывалых солдат, которые разом вздрогнули. — Поэтому в случае сопротивления стрелять будем сразу. Вас трое, у нас четыре пистолета, еще и пулю сэкономим.
Мари, впрочем, один пистолет положила, чтобы вытащить из-за пояса нож и освободить Остужева. Александр сел, накинул рубашку и встретился глазами с печальным взглядом Байсакова.
— Да не оставим тебя, Иван Иваныч, — вздохнул он. — Дай мне пистолет, Мари, и освободи этого скитальца.
— Тоже из наших краев? — по-русски удивился Гаевский. — Из нас пора полк формировать.
— А ты чего девкой оделся? — спросил Байсаков, которого только еще начала освобождать Мари. — Не стыдно, а? Хуже скомороха. Смотреть противно.
— Мари, а может, мы его оставим? — тут же предложил Антон. — Пусть не смотрит.
Девушка ничего не ответила. Когда Байсаков освободился, он первым делом взял ружье, не забыв отобрать и шомпол у солдата. Остужев к тому времени уже оделся и разоружил все так же пребывавшего в оцепенении капитана.
— Нет, мой друг, — сказал он ему. — Вам даже и такое заведение доверить нельзя. Теперь надо связать их и быстро уходить.
