— Надеюсь, вы понимаете, что, охраняя от вас обоих предмет, я вряд ли буду рад нашей следующей встрече?
— О да, понимаем! — Колиньи вскочил и запрыгал к нему на одной ноге. — Генерал, я прошу лишь позволения уйти с вашим конвоем из этого дома!
Бонапарт кивнул и вышел. Дюпон, презрительно усмехнувшись, козырнул на прощанье врагу и прикрыл глаза. Очень скоро его щеки коснулась женская рука.
— Как там Антон и Александр? — сонно спросил он. — И как там моя Мари?
— Твоя Мари слушала разговор из соседней кладовки. Я рада, что так получилось. Мне кажется, этот Бонапарт не отдаст льва Западному клану. Это лучше, чем если бы из-за него продолжали умирать люди.
— А ты думаешь, люди перестанут умирать из-за льва? — Дюпон открыл глаза и погладил Мари по голове. — Война все равно будет. Вопрос только, в чьих интересах. Не в интересах арков — да, но это еще не значит, что люди не будут умирать. Надо уходить. Пусть Александр покинет дом так же, как пришел, пусть его никто не видит.
Через пятнадцать минут Остужев и Мари, которая не отказала себе в удовольствии спуститься по веревке с третьего этажа, шли через сад к дороге, где их должен был подобрать экипаж.
— Как я рада, что все живы! — почти пела Мари, повисая у Остужева на руке. — Как я рада, что в войне настало перемирие! Теперь, когда лев зажат в кулаке Бонапарта, обе стороны будут не спеша зализывать раны. А я устала от потерь, Саша. Можно я буду называть тебя иногда Саша?
— Можно, — мрачно сказал Александр. — Только мне все равно невесело. За сутки я трижды мог отомстить и не сделал этого.
Глава девятая
Кролик в лапах у льва
Остаток ночи Баррас, конечно же, не спал. Некоторое время вокруг него вертелась Богарне, но и она не могла теперь его успокоить — проклятый кролик не шел из головы. Нужно было непременно проверить, правду ли говорил Колиньи, но сначала стоило прийти в себя. Он почти грубо выгнал Жозефину, заперся в кабинете и налил себе рюмку коньяка.
— Унижение! — прохрипел он и изо всех сил ударил кулаком по столу.
Рюмка опустела вмиг, Баррас налил себе еще. Унижение было тем, чего он боялся больше всего. И вот ведь странная вещь: как ни высоко поднялся в жизни Баррас, унижения продолжали его преследовать. Он страдал, а потом лечил себя: деньгами, властью, женщинами, обманом, игрой… Но не успевал прийти в себя, как случалось что-то еще, куда более унизительное. Когда-то, юным офицером, он попался на воровстве в полку. Его уволили, опозорили. Это было ужасно, и Баррас клялся себе, рыдая, что такого больше не произойдет. Знал ли юный Поль, что, став первым человеком во Франции, а то и в Европе, он может быть унижен куда сильнее?
— Дюпон, черт бы тебя побрал! — Баррас взял себя в руки и вторую рюмку тянул потихоньку. — Ты с самого начала презирал меня. Ты окружил меня шпионами, ты знаешь обо мне все. А я о тебе — ничего! Хотя нет, постой. Предметы. Вот источник твоей силы и власти, Дюпон, предметы, которыми ты то ли торгуешь, то ли жонглируешь. Хорошо же…
Что сказать дальше, Баррас не знал. Он постарался мысленно отвлечься от Дюпона и наткнулся на другой источник своей ненависти — свежий, совсем недавно появившийся источник. Причем появившийся с помощью Дюпона! Проклятый корсиканец, который планомерно, шаг за шагом, медленно, но совершенно неудержимо отбирал власть у Барраса.
— Да он просто животное! — Рюмка снова опустела, и Баррас налил третью, поклявшись себе, что это последняя. — Просто животное, которое стремится к власти. Я, например, не хочу власти. Я хочу лишь того, что власть может дать. А вот Бонапарт любит именно власть, именно величие. Зачем она ему?! Чтобы водить строем своих дрессированных артиллеристов! Такого человека нельзя пускать высоко, он погубит Францию. Что мне делать? — Баррас покачал рюмкой, глядя, как коньяк медленно стекает по стенкам сосуда. — Итальянский поход. Я заставлю Конвент выделить на это средства, и плевать, что северная армия и так нас разоряет. Снабжение поручим… А почему бы и не Колиньи? Держи друзей близко, а врагов еще ближе, как говорит пословица. Он пытался использовать меня, я использую его. Что же до Дюпона, то… — Баррас залпом допил коньяк и решительно отставил рюмку прочь. — Мне нужно утроить, удесятерить охрану. И убрать из Парижа Бонапарта, тогда разберемся и с Дюпоном.
