Консьерж Мальмезона, пользовавшийся полнейшим доверием, специально натренировал для охраны замка несколько больших собак, среди которых были два громадных ньюфаундленда. Работа по усовершенствованию поместья Мальмезон шла постоянно, и большое число рабочих оставались там на ночь. Их предупредили, чтобы они не выходили по ночам в одиночку; но однажды ночью, когда смотрители с собаками были в гостях у рабочих и позволили им поласкать собак, очевидное послушание и покорность последних подтолкнула одного из рабочих к опрометчивому шагу — выйти погулять наружу. Считая, что верный путь избежать снаружи опасности — заручиться покровительством одного из этих сильных животных, он взял одну из собак с собой, и оба с самым дружеским настроем вышли из дома; но лишь только они оказались вне дома, как собака прыгнула на своего незадачливого друга и повалила его на землю. Крики несчастного рабочего привлекли внимание охранника, который тут же прибежал на помощь. И как раз вовремя: собака, прижав рабочего к земле, вцепилась ему в горло. Рабочий был спасен, но сильно поранен. Госпожа Бонапарт, узнав о происшествии, дала указание вылечить рабочего до полного выздоровления и, передав ему солидное денежное вознаграждение, порекомендовала быть более осторожным в будущем.
Каждый раз, когда первому консулу удавалось урвать минуту от государственных дел, он спешил в Мальмезон. Вечер каждого последнего дня десятидневной недели был временем надежд и радости в замке. Госпожа Бонапарт посылала домашних в конном порядке и пешком, чтобы те встретили ее мужа. Очень часто на встречу с ним она отправлялась сама, в сопровождении дочери и друзей. Когда я был свободен от своих обязанностей, то выходил в одиночку, чтобы встретить его; ибо у всех нас было к первому консулу одно и то же чувство большой привязанности и мы тревожились и беспокоились за него. И столь велики были неприязнь и дерзость его врагов, что дорога, хотя и короткая, между Парижем и Мальмезоном просто кишела опасностями и ловушками. Мы знали, что много раз его враги планировали похитить его на этой дороге и что подобные попытки могли быть возобновлены. Наиболее опасным местом был карьер у Нантерра, о котором я уже рассказывал; поэтому то место было тщательно изучено и охранялось каждый раз, когда первому консулу приходилось проезжать мимо него. Наконец, впадины у карьера были засыпаны землей и дорога исправлена.
Первый консул был благодарен нам за нашу привязанность, хотя он сам, казалось, никогда не испытывал чувства страха или тревоги. Очень часто он в мягкой форме подсмеивался над нашим беспокойством и с серьезным видом рассказывал Жозефине о том, как ему с большим трудом удалось спастись по дороге домой, как зловещие личности множество раз попадались ему на пути, а один был столь дерзок, что даже стал целиться в него и т. д. И когда он видел Жозефину действительно испуганной, то разражался смехом, ласково трепал ее по щеке или целовал в щеку и шею, говоря при этом: «Не бойся, маленький гусенок, они не посмеют мне что-либо сделать».
В эти дни «отпуска», по его выражению, он больше занимался личными делами, чем государственными; но он никогда не оставался бездеятельным — он был просто не в состоянии ничего не делать. Он всех держал в напряжении, заставлял что-то воздвигать, строить, увеличивать, расставлять, подрезать изгородь, в общем, постоянно что-то делать в замке и в парке, а сам при этом изучал статьи расходов, счета, давал указания по ведению хозяйства. За всеми этими занятиями время проходило быстро, и вскоре наступал момент, когда необходимо было возвращаться и, по его выражению, вновь «впрягаться в ярмо мучений».
Тюильри
19 февраля 1800 года в час дня первый консул в возбужденном состоянии, но торжественно, направился в Тюильри, который тогда назывался правительственным дворцом, чтобы обосноваться там со своей семьей. С ним были его двое коллег, один из которых, третий консул, должен был занять ту же резиденцию, но разместиться в павильоне Флора. Примечательным знаком в этой формальной смене резиденций было то обстоятельство, что приветственные возгласы и энтузиазм толпы и высокопоставленных лиц, собравшихся у окон на улице Тионвиль и на набережной Вольтера, были адресованы только первому консулу и молодым воинам, лица которых еще были покрыты бронзовым загаром от солнечных лучей в стране пирамид и в Италии. Во главе их гарцевали генералы Ланн и Мюрат; первого можно было легко узнать по уверенной манере держаться и по солдатской выправке, второго, обладавшего теми же качествами, отличала также удивительная элегантность мундира и снаряжения.
