— Мама, — ахнула Корделия, — это призраки эльфов!
— Но как это возможно? — удивилась Гвен. — У эльфов нет души.
— Это сделал он, госпожа! — дама-эльф указала на Магнуса. — Он воззвал к памяти тех из нас, кто жил здесь когда-то.
— Но кто мог убить тебя и всех остальных из Волшебного Народца? — завопил Грегори. — Эльфы бессмертны!
— Нет, если нас пронзит холодное железо, а жестокий граф и его люди охотились на нас и убивали кинжалами!
— Прекрасная была забава, — со свирепой улыбкой рявкнул Фокскорт. — И будет повторена еще раз, если вы не уберетесь отсюда!
— Уберемся, — усмехнулась эльфская дама, — но на этот раз забавляться будем мы! Для чего, ребята, используем графа?
— Для считалки! — отозвалось несколько голосов. — Можно пересчитать его кости.
И в темноте появился скелет, он глупо улыбался, сохраняя каким-то образом сходство с графом Фокскортом.
— Как вы смеете! — закричал граф, бледнея от гнева.
— Теперь ты не сможешь нас убить, подлый граф, — назидательно сказал старший эльф, злорадно улыбаясь, — потому что все мы уже мертвы. Чем ты защитишься от нас, Волшебного Народца?
Послышался смех, и в темноте возникло кольцо из смеющихся эльфских рожиц, в колпачках с колокольчиками. Эльфы кружили хоровод и пестрели разноцветной одеждой. Аудитория же состояла из шутов и клоунов.
Фокскорт не мог устоять на ногах: пол под ним качался. Один раз он буквально перевернулся через голову, а Сола все смеялась и смеялась, прижав руку ко рту, по щекам ее катились слезы.
А позади придворные лихорадочно отмахивались мечами, у которых вырастали крылья и цыплячьи головы. Головы тут же начинали негодующе пищать. Рыцарям все время приходилось поддерживать бронированные штаны, которые непрерывно спадали, а пехотинцы скользили на раздавленных фруктах, перезрелых персиках и сливах, которые бросали им под ноги шуты. Зал дрожал от смеха.
— Что болит, милорд? — спросил кто-то. — Поди приступ подагры обуял?
— Спокойной ночи, дурной рыцарь! — кричал другой. — Если не можешь держаться на ногах, ложись в постель!
— Но он и там не удержится! — ответил третий голос.
А четвертый крикнул:
— Почему ты упал, сэр Боркас? Подражаешь своему господину?
— Да он барахтается!
— Нет, барахтается рыба!
— Да, у него отросли плавники и хвост!
— Кто уронил графа? — послышался новый голос. Ему ответили:
— Граф упал сам!
— Нет, вот он встает!
— Да из него считалка не получится!
— Значит, можно не обращать на него внимание?
Побледнев от унижения и ярости, граф отступил к рядам своих приближенных.
— Нет, — сказала Гвен, — нельзя уходить, пока веселье еще не кончилось!
Толпа придворных отступила, а ухмыляющиеся, кричащие шуты надвинулись, со смехом снова окружили графа.
— Будьте вы все прокляты! — закричал он в отчаянии, но аудитория только рассмеялась, и кто-то воскликнул:
— Брат, он хочет наклониться?
— Нет, встать!
— Но если согнется, он никогда не разогнется снова!
— Да он не вставал с детства!
— Нет, с самого рождения!
— Что, разве он родился?
— Да, родился во славе! Посмотрите на его благородную осанку!
И, конечно, граф снова поскользнулся и шлепнулся на зад.
— Прочь! — крикнул граф. — Убирайтесь, чудовища!
— Он что, говорит о себе?
— Не показать ли ему подлинную сущность его души?
— Нет! — в панике заверещал граф. — Оставьте меня в покое! Убирайтесь отсюда!
— Куда, куда?
— Куд-куда, куд-куда!
— Откуда здесь куры?
— У меня не только куры, но и петухи!
— У меня тоже. А зачем они нам?
— Чтобы снести яйца!
— А яйца нам зачем?
— Сейчас увидишь!
В воздухе промелькнуло яйцо, ударилось о голову графа и желтое с белым потекло по дряблым щекам. Он в отчаянии взвыл и обратился в бегство, но бежать смог только на месте.
— Есть только одно направление, в котором ты можешь двигаться, — жестко сказала Гвен.
— Куда угодно! Везде лучше, чем с этими негодяями!
— Везде? Тогда уйди в ноль!
— Надо его уменьшить!
— Да. Посмотрим, как он это выдержит.
И призрак начал уменьшаться, он продолжал кричать на бегу, но оставался на одном и том же месте на возвышении, становясь все меньше и меньше, а толпа мучителей преследовала его, они тоже уменьшались, пока все не исчезли.
