Корделия повернулась, широко раскрыв глаза.
— Значит ли это, что для ее освобождения мы должны объяснить, что виновата не она, а граф?
— Да, мы должны попытаться убедить ее в этом. И убедить ее должен тот, кому она поверит, а это трудная задача.
Гвен пристально взглянула на него.
— Ты что-то задумал, супруг мой?
— Всего лишь небольшую демонстрацию, — небрежно ответил Род.
Остаток дня Гэллоугласы проспали. Солнце уже садилось, когда они быстро подкрепили силы овсянкой и родниковой водой.
— Неужели мы будем сражаться с призраками только с овсом в желудке? — спросил Джефри.
— Ну, как тебе сказать, овес поможет тебе продержаться, — заверила его Гвен. Она посмотрела на Магнуса, и взгляд ее стал заботливым. — Ты хорошо выспался, сынок?
— Да, хорошо. Но меня посетило на редкость много снов. Граф часто бывал в этом зале, мама. Все подпотолочное пространство здесь заполнено его жестокостями и унижениями других.
— Ты проснулся сердитым.
Магнус кивнул.
— Не могу дождаться, чтобы схватиться с ним в поединке.
— Хорошо, — сказал Род. — Хорошо.
Когда на замок опустилась ночная тьма и свет исходил только от очага и единственной свечи на столе, Магнус повернулся и направился к возвышению, на котором двести лет назад восседал, председательствуя на столь милых его сердцу оргиях, граф.
Большое дубовое кресло оставалось на месте, Магнус положил на него руки и позвал:
— Рафаэль Фер де Ланс граф Фокскорт! Явись на суд!
Сразу вдалеке послышался злобный смех. Он приближался, пока не заполнил весь зал, и вот перед ними во всей красе предстал Фокскорт. Отчетливо видимый, со слабо светящимися очертаниями, он, казалось, нисколько не угомонился и после смерти, настолько силен был этот дух. Мужчина в самом расцвете, лет сорока-пятидесяти с небольшим, с крепким еще телом, с лицом, порочность которого контрастировала с красотой. За спиной привидения будто незримо присутствовали десятилетия познания всей гаммы человеческих извращений и наслаждения злом.
— На суд? — насмешливо воскликнул он. — И кто же будет судить меня, юноша? Ты?
— Я! Но признаюсь: я удивлен, что тебя еще не призвал на суд Всеобщий Судия!
— Я был слишком привязан к радостям этого мира. Особенно наслаждался я зрелищем страданий, которые сам причинял, — призрак наклонился над Магнусом, демонстративно щелкая хлыстом для верховой езды. — Слишком велика моя радость от жестокостей для того, чтобы я смог пуститься в последний путь. А любопытство глупых смертных, подобных тебе, крепче всяких цепей привязывает меня к сцене, где были поставлены при жизни спектакли моих развлечений и проделок.
Магнус стоял неподвижно, он как будто сам начал светиться.
— Ты пришел сюда в последний раз. Но если я слаб, то есть души посильнее, которые поддержат меня, — он указал на семью. — Смотри!
Призрачные огни загорелись над Гэллоугласами. Грегори вздрогнул, остальные сохранили невозмутимость.
Смех графа прогремел в зале:
— И кто же у нас здесь? Два ребенка? Агу-гу-сеньки! И две красавицы! — он спустился с возвышения и приблизился к Гвен и Корделии. — Одна юная, другая в самом расцвете. Но какие же свежие женские души!
— Еще бы, — проворчал Магнус позади него. — Для тебя привычное занятие — совращение невинных!
— Ты ладно говоришь! — граф протянул руки и еще ближе подошел к женщинам.
— Держись подальше от них, грязная тварь! — Род встал перед женой и дочерью, лицо его исказилось от гнева.
Граф остановился.
— А это кто? Мужик, представший пред лордом? Прочь, глупец! — и он сквозь Рода протянул руку, чтобы коснуться подбородка Корделии.
Верховный Чародей полыхнул огнем. Белые языки пламени вырвались из него, обожгли ночь, вытянулись в сторону графа. Призрачная плоть титулованного мерзавца загорелась на призрачных костях.
Призрак закричал, отпрянул, закрывая лицо руками.
Глаза Магнуса сузились, и по телу призрака прошлись дымные полосы, разрывая его на части, которые за несколько секунд рассеялись, как туман на ветру, и только крики от неземной боли продолжали греметь под сводами, постепенно замирая. Наконец все было кончено — исчадие порока превратилось в пыль. Пламя Рода опало, вернулась тьма.
