- Находятся в одной камере.
- Ими займетесь вы, - приказывает шеф, обращаясь к Брэдли.
Брэдли поспешно уходит. Обернувшись в дверях, он спрашивает:
- Разрешите, шеф, звонить вам?
- Да, конечно, - кивает головой тот и снова обращается к другому офицеру разведки Донату Бойлю. - Вы говорите, до суда ещё полторы недели. Значит, они в наших руках и у нас есть время, чтобы обработать их, каждого в отдельности, особенно мальчишек. Наша задача: узнать все подробности выхода судов в море и, возможно, у кого-нибудь получить отказ от возвращения на Кубу. Понятно?
- Так точно, шеф....
- Где Косой? - перебивает Бойля шеф.
- Узнав о вашем приезде, я вызвал его немедленно.
- Как он?
- В норме.
Звонит телефон. Офицер берет трубку, слушает, отвечает односложно и докладывает шефу:
- Косой здесь!
- Пусть зайдет.
Кажется, что Косой стоял за дверью, так он быстро появляется в кабинете. Правый глаз его не то что косит, он просто смотрит в сторону. Когда на него смотришь в упор, Косой обычно развлекает вас шутками, занимает разговорами, чтобы вы не обращали много внимания на его уродство. И не дай бог случайно заглянуть в его кривой глаз. Столько в нем злобы, коварства и ненависти, что мурашки пробегают по коже. Лучше не смотреть.
Шеф приветствует Косого взмахом руки, но её ему не подает.
- Хэлло, шеф! Есть новое дело?
- Работа особая.
- Да?
- На этот раз ты будешь иметь чистую работу. С мальчишками с Кубы, практикантами на раболовецком судне. Первый этап - моральная обработка, потом посмотрим.
- Цель?
- Что-либо узнать о самом плавании, о подготовке к нему, а потом, может быть, кто-то откажется возвратиться на Кубу.
- Где эти ребята?
- Они будут переведены в камеру 103. - Офицер протягивает Косому список. - Полная свобода действий. Все, что нужно, будет предоставлено в твое распоряжение. Донесения - Брэдли.
- Слушаюсь, шеф!
В ТЮРЬМЕ
Тюрьма. Американская. В курортном городе Майами. Совсем недалеко от её стен плещется море. Там простор и свобода. Через решетку виден кусочек голубого неба. За решеткой пятеро ребят. Они растеряны, опасаются неизвестности, которая может оказаться для них необычной и страшной.
Армандо сидит на матраце, брошенном на пол, и, держась за колено обеими руками, раскачивается.
- Ты о чем думаешь, Армандо?
Но Армандо не успевает ответить. Лязгает засов, и в камеру вваливаются два рослых тюремщика в форме. Один из них задерживается у двери, другой проходит на середину камеры и обводит глазами ребят.
- Эй ты, поди сюда!
- Я? - Маноло, цепляясь за ребят, встает с пола и со страхом смотрит на тюремщика. Ему кажется, что с ним должно произойти что-то плохое. И уж никак он не ожидал, что они начнут с него.
- Да, ты! Пойди сюда.
Маноло, оглядываясь на ребят, подходит. Тюремщик берет его за шиворот и встряхивает.
- Мы забираем тебя отсюда.
- Почему?
- Ты ведь не хочешь здесь быть?
- Как Вы сказали? "Не хочу"?
- Ну да, не хочешь!
Тюремщик тащит упирающегося Маноло. Тот ещё пытается уцепиться за дверь. Руки скользят. Тюремщик тащит его без особого усилия.
В открытую дверь входит Бойль.
- Что случилось? - обращается Бойль к тюремщикам.
- Да вот этот парень... Ему, видите ли, общество нужно. Не захотел перейти в отдельную камеру!
- Мы ещё за тебя возьмемся! - в голосе Бойля слышится злоба.
Бойль и тюремщики уходят. Маноло опускается на пол, плачет.
- Ребята... не знаю, что и будет... Страшно! Хочу домой...
СОН В РУКУ
Вечером после длинного, заполненного событиями дня, после отчета у шефа, прежде чем уйти к себе, Косой выкуривает пару сигарет.
Закончив курить, он поднимается и, тяжело ступая, направиляется к себе спать.
Комната, куда он пришел, была временным его жилищем. Между прочим, все, что окружало Косого, в прошлом владельца ресторана в Гаване, все казалось ему временным. Его работа агента, его тайные, сопряженные с риском ночные путешествия на Кубу, его новые "друзья" и "знакомые" - все представлялось как нечто временное в жизни. Постоянным и реальным ему казался лишь его счет в банке, который, хотя и медленно, все же рос, в основном за счет переводов с секретных фондов американской разведки. Этот счет Косому казался реальным и был для него спасительным крючком, больше того, якорем, с помощью которого, как ему казалось, он может надолго сохранить свое благополучие.
