— Вроде за утаивание дани, — потер переносицу Улан, — и за что-то еще, но я, честно говоря, запамятовал. Знаешь, как бывает: вертится на уме, а ухватить не получается… Да и неважно, в конце концов, за что именно. Тут главное сам факт. Потому я и говорю, что нам предпочтительнее ехать в Москву. — Сангре открыл было рот, желая возразить, но был остановлен. — Ты пойми главное: не московскому князю пойдем помогать, а Руси в целом, — и Улан коварно прищурился. — И потом тебе самому разве не интересно поглядеть на легендарную личность?
— Разве только посмотреть, — мрачно отозвался Петр. — Нет, расклад-то у тебя вроде правильный, все логично, не придерешься, — похвалил он друга, — но тошнит мой чуйствительный организм с такого расчета. В то время когда весь угнетённый русский народ стонет от продажной политики московских князьков-коррупционеров, по дешевке уступивших Русь Орде ради того, чтоб хапнуть верховную власть в свои загребущие лапы, мы с тобой… — не договорив, он махнул рукой и подытожил: — Уж больно оно… несправедливо получается.
Улан вздрогнул. В детстве ему частенько приходилось держать ответ за проделки своих сводных братьев. С тех самых пор он и полюбил справедливость, вознамерившись посвятить жизнь ее защите. И до сих пор это слово, равно как и противоположное, действовало на Улана, как на обычного мальчишку задиристое «Слабо҆?!». Он с упреком посмотрел на Сангре, знавшего, в какую точку бить, и сейчас воспользовавшегося этим:
— Зря ты так насчет… справедливости, — не удержался он от упрека.
Но Петр взгляда в сторону не уводил, а продолжал смотреть как смотрел, давая понять, что сорвалось это слово с его губ не случайно и он собирается отстаивать свою точку зрения до победного конца.
— Не зря, — упрямо произнес он. — Мне баба Фая полтора десятка лет назад насчет дурных компаний весьма мудро сказала: «Из грязной воды еще никто чистым не вышел». Вот так, старина. Мы с тобой сколько вместе прошли и пережили и при этом чистыми остались, так неужто сейчас по доброй воле согласимся извазюкаться.
Видя эдакую непреклонность, Улан предложил последний вариант, при котором у него еще имелся шанс:
— Тогда давай бросим жребий, чтоб по-честному.
Петр дал добро не сразу. Он критически оглядел комнату, задумчиво выбил на столе звонкую дробь и вдруг, спохватившись, просиял и с легким вызовом в голосе дал свое согласие:
— И правда, пусть судьба подскажет, — с этими словами он извлек из кармана камуфляжных брюк, одетых по случаю участия в проводах мужиков, хорошо знакомую Улану карточную колоду в пластмассовом футляре и предложил: — Давай по простому: я достаю три карты. Если две из них красные — едем в Тверь.
— А если черные?
— Будет так, как ты скажешь.
— Идет, — кивнул Улан.
— Зря ты согласился, — прокомментировал Сангре, неспешно тасуя колоду. — Уверен, мне подфартит. Судьба, она, знаешь ли, тоже иуд не любит, сколько раз убеждался. Кроме того, ты ж помнишь — это особая колода, и эти карты всегда выдают точные советы, — с этими словами он вытащил бубновый червонец, прокомментировав: — Помимо того, что красный, он вдобавок сулит нам успех в финансах.
Петр и далее выкладывал карты столь же уверенно и, даже вытащив две остальные, тоже красной масти, не остановился, а с торжествующей улыбкой на лице вытянул четвертую, прокомментировав:
— Все четыре окрашены в цвета пролетарского знамени. И обрати внимание, как шикарно все сходится. Червонная девятка сулит прибыльную работу, а бубновая девятка в сочетании с червонным вальтом — избежание неприятного путешествия, — и он ехидно промурлыкал кусочек из песни Розенбаума: — Так что, старый, извини, не поеду с тобой в Москву. Слишком много там толкотни, да и мне, впрочем, ни к чему.
— Убедительно, — нехотя согласился Улан. — Ладно, считай, с маршрутом определились. Теперь с биографиями. Надо бы их еще раз продумать как следует. То, что ты в Липневке наплел, поверь, не годится. Я, конечно, помалкивал, поскольку ты изложил это местным еще до того, как я пришел в сознание, но версию надо менять.
— А чего тебе не нравится-то? — слегка обиделся Сангре. — Вполне прилично звучит. Из дальней сибирской деревни, потому и говор малость не того.
