Вас это может удивить, и меня это иногда тоже удивляет, – как просто бывает говорить с людьми, когда я спрашиваю насчет работы, по сравнению с тем, какой я глупый и безнадежный во все остальное время. Как я их боюсь и не понимаю. Но на самом деле это совсем не так странно. Это все то колдовство, что навела Налда, когда я был очень-очень маленьким, и это мне все еще помогает.
Понимаете, с самого первого раза, который я помню, я всегда работал с Налдой – потому что она за меня отвечала и не могла оставить меня дома одного. Так что я всегда был с ней, и когда она ходила искать работу, каждый раз, когда мы заканчивали работу в одном саду и надо было делать что-то еще.
Ну и вот, из-за того, что я всегда был с Налдой и уже много помогал ей, она решила попробовать, чтобы я поспрашивал насчет работы, а я был еще маленький. Тогда она говорила, что однажды настанет такой день, когда мне придется делать это все самому, и важно этому научиться. И вот поэтому она попыталась сделать так, чтобы я спрашивал.
Я очень хорошо помню первый раз, когда она попробовала, чтобы я спросил. И еще я очень хорошо помню мои слезы и это чувство, когда проще было сказать «нет» Налде и спорить с ней, чем подходить к этим страшным воротам и дверям. И всем этим дамам и господам, которые там жили.
«Но это ведь всего несколько слов, – повторяла тогда Налда. – Просто: "Вам нужна помощь в саду?" Только это. И все. Люди будут куда добрее, когда об этом станет спрашивать маленький мальчик, Т… – (Ой, опять я его чуть не назвал.) – И тогда у нас будет больше работы, и мы сможем делать особенные пироги».
Но у меня все не получалось и не получалось, и ей приходилось делать это самой, пока она не навела на меня колдовство.
А заработало оно так: она его наводила постепенно. Вместо того чтобы я шел и говорил все сразу, как она меня обычно заставляла, мы шли к двери оба. И сначала я говорил «Вам…», только «Вам». А Налда говорила все остальное. И каждый раз я говорил на одно слово больше из этого вопроса, и это было просто. Так что наконец я сказал их все, и вот как только я сказал все сразу, это колдовство осталось со мной навсегда. И тогда все стало просто. С того времени мне каждый раз было интересно, когда нужно было искать новую работу, потому что я тогда мог использовать то, что мог делать. И каждый раз я почти упрашивал Налду разрешить мне спросить. И даже сам ходил к дверям и воротам, потому что у меня было это колдовство. И то, что говорила Налда, оказалось правдой – нам действительно давали больше работы.
Вот поэтому такие штуки я делаю очень легко и просто. И мое колдовство никуда не делось. Я, правда, кое-что узнал, чего не знала Налда, – разницу между большими и маленькими городами.
В больших городах есть парки или вроде того, или сады, такие большие, что там можно работать очень долго. А еще это значит, что получаешь хорошие деньги. Тебе платят, как другим людям. Первый раз я об этом узнал, когда приехал в большой город. Когда я спросил в одном доме и дама мне сказала «нет», она посоветовала мне попробовать в парке, я попробовал, и все получилось.
Так что я теперь сначала всегда спрашиваю в парках, и в это утро я тоже сначала попробовал там. Но им никто не был нужен – они сказали, у них все, кто им нужен, уже есть. Но в большом городе есть еще одна штука. Если им никто не нужен, они почти всегда рассказывают, где можно еще попробовать. И этот человек сегодня сказал мне про больницу, что, может, им там нужен садовник. И он мне даже нарисовал картинку, как туда добраться, и написал автобусы и всякое такое.
А еще лучше всего, что когда я говорю с людьми про сады, я говорю нормально, не стесняюсь, потому что знаю точно, где я, и потому что не боюсь сболтнуть лишнего, опасного для себя. Просто забываю обо всем другом и говорю.
Ну и вот, дама из больницы сказала, что я ей, скорее всего, подойду. Сумма денег за неделю, которую она назвала, была меньше, чем на предыдущем месте, но дело в том, что здесь работнику полагалось маленькое жилье. Маленький дом в глубине сада, в стороне от больницы, где, как мне сказала дама, раньше, очень много лет назад, был садовый домик, когда больница еще была чьим-то огромным жилищем.
