Наковальня неизбежности - страница 19

— А как высоко вы забираетесь? Я слышал, бомбили больше чем с шестнадцати тысяч. Как вы оттуда попадали?

Дедмон на мгновение заколебался. Да чёрт возьми, ему даже не сообщили, что можно говорить, а что нет.

— Сбрасывали по радару. Более того, мы уже не тренируемся бомбить визуально. Обычно держимся между двенадцатью и четырнадцатью с половиной. Прежде всего, чтобы снизить износ фюзеляжа от циклов герметизации. По паспорту наш потолок шестнадцать, но эту высоту мы набираем, когда скороподъёмность падает до шестидесяти-семидесяти метров в минуту. На самом деле, над Берлином, выжав из "Техасской леди" всё, что можно, мы забрались на семнадцать пятьсот. Думаю, если ободрать самолёт до предела, можно на восемнадцать залезть. RB-36 летают и выше, но это надо с кем-то из них поговорить. Разведчики с нами, бомберами, не очень-то общаются. А на чём вы летаете?

Покрышкин облизал соус с пальцев.

— Прямо сейчас мы переучиваемся на реактивные МиГ-9[26]. Как только пересядем на них, получим первое зарубежное назначение. Потом, как запланировано, перейдём в ПВО Москвы. Не думаю, что фашисты окажутся достаточно безумными, чтобы атаковать. Большинство из них стараются шкуру спасти. Кто-то затеял переговоры, кто-то пытается давить на нас. По правде говоря, невозможно предсказать, что выкинет это обезумевшее зверьё. Так что всегда надо быть настороже. В Архангельске мы высоко не залезали. Редко даже на пять тысяч. Наши "Лавочкины" там рвали всё, что было у фрицев. Но мир изменился…

Дедмон молчал. История войны на Восточном фронте была отмечена осадами. Все знали о Севастополе, Сталинграде, Петрограде, Москве. О других помнили только историки и профессиональные военные. Нижний Новгород, Смоленск, Курск, Киев, и множество других городов, в честь которых американский флот назвал целый класс авианосцев. Но был среди всех один, упоминание которого неразрывно связывалось с леденящим ужасом, холодом, пробирающим до костей, с морозным туманом, скрывшим город во время его мученичества. Архангельск.

Большой портовый город недалеко от полярного круга, северный край русского фронта, и предел, за который не прошли немцы. Сталинград продержался сто пятьдесят дней, Москва сто восемьдесят. Уличные бои в Архангельске продлилась шестьсот пятьдесят дней, и не было в других городах схваток свирепее, чем там.

— Да, сэр, изменился. Я надеюсь, к лучшему, и впредь нашим странам никогда не придётся заплатить такую цену. Возможно, когда мир осознает, что навлекла на себя Германия, то поймёт – есть лучшие способы проявить себя в жизни.

— Сомневаюсь, полковник. У нас в России говорят, "Зверь никогда не умирает, только засыпает". Какое-то время мир будет помнить, но потом забудет. Может быть, это…

Его прервал грохот в двадцатисемиметровом тоннеле, проходившем через трюм "Техасской леди". Открылся люк, и перед ними предстал мальчик. Ему осторожно помогал майор Клэнси. Покрышкин, увидев на лице сына восхищённую улыбку, сам просиял.

— Как тебе наша кабина?

— Очень понравилась. Спасибо, сэр.

Мальчик говорил на хорошем английском, но очевидно старался. Боб решил, что родители научили его нескольким учтивым фразам и ответам.

— Хочешь ещё один гамбургер?

— Хочу. Спасибо, сэр.

Точно, подумал Дедмон. Несколько вежливых фраз. По камбузу поплыл запах – Смит готовил для ребёнка новый гамбургер. В кормовом отсек было тёпло и уютно, атмосфера напоминала закусочную неподалёку от дома.

— Кем хочет стать ваш сын, когда вырастет?

Покрышкин перевёл на русский. Мальчик ответил и вгрызся в горячий гамбургер.

— Говорит, что лётчиком-истребителем. Он извиняется, мол, пилоты бомбардировщиков могут убить больше немцев, но истребители защитили Родину.

Он прервался на мгновение и посмотрел на жену, тихо сидевшую в уголке, пока мужчины разговаривали. На её щеках заблестели слёзы.

— Мы говорили, что мир изменился, полковник Дедмон. Сегодня, прямо здесь, мы увидели небольшое, но важное изменение. Много лет мы не смели сказать "когда наши дети вырастут". Только "если". Сейчас, наконец, мы вновь можем сказать "когда".

Внезапно Роберт понял, что же царапало его мысли.